Жёлтые короли, стр. 113
7.
В ту ночь заключенному снова снилась тюрьма.
Кабинет следователя, привычный вид из окна — каменный колодец.
Нет, не совсем так! Во сне внутренний двор тюрьмы открылся Гелию в необычном смещенном ракурсе, и это смещение позволило увидеть подворотню — уводящий на волю туннель. Выпуская голубенький «рафик», тот самый, в котором пять месяцев назад сюда привезли Гелия, ворота тюремного двора распахнулись, а за ними — залитый солнцем тротуар, прохожие!.. Вдруг за спиной раздается вкрадчивый голос. Гелий оглядывается: рядом стоит полковник Туркин. Он весел и со смехом объявляет заключенному, что тот — свободен.
Гелий видит себя за воротами тюрьмы, но шагнуть к людной улице — не смеет… Он боится встретить жену, друзей… Даже во сне Гелию ясно: они непременно спросят, почему его выпустили? И что же он объяснит?.. Как докажет, что никого не предал, не стал подлецом?! Ужас обвивает горло, Гелий бежит назад и умоляет вертухая впустить его обратно в тюрьму:
Мне к себе! Мне к себе, к себе!
Мне в СИЗО*! Мне в СИЗО Ка-Гэ-Бэ!
Моя камера там пуста!
Моя койка не занята!
Мне на волю не по пути!
Пропусти… отпусти… пусти!!!
«И тут я проснулся с воплем „Пусти-и-и!“. И, как говорится, в холодном поту…»
Это было совершеннейшая идиллия: на допросах заключенный читал стихи, а следователь — слушал…
"Второго марта я досыпал бессонную ночь, когда стукнуло, грюкнуло, потом лязгнуло и в камеру вошел подполковник Сапожников. Я давно объяснил, что не встаю в его присутствии, и только повернулся и поглядел. Он подошел к койке, по-братски положил мне руку на плечо и сказал:
— Гелий Иванович, на этот раз вам все-таки придется встать. Собирайтесь в больницу…"
Я читал записки Гелия, и от всей этой идиллии с решетками на окнах, минут духовной близости со следователем, забот доброго полковника и по-братски положенной на плечо руки начальника тюрьмы — веяло на меня чем-то таким, что мороз пробегал по коже…
Я отложил рукопись, не дочитав ее до конца.
Дон Кихот… Ни дать, ни взять: Дон Кихот!.. Вступил он, правда, в бой не с ветряными мельницами, а со злом реальным, (* СИЗО — следственный изолятор.) могущественным; но выбитый из седла, отрекся от лучшего, что совершил в своей жизни, и тогда жизнь его, лишенная смысла, оборвалась… Жаль, конечно, но ведь иначе и быть не могло…
Сто подробностей, которые я только что вычитал, не изменили уже сложившийся в моем сознании стереотип образа и судьбы Гелия Снегирева.
Начинался новый день, который мне предстояло пережить в своей жизни. Часы показывали без четверти восемь. В кухне зазвонил телефон. Кому еще, черт побери, понадобился я с утра пораньше?!..