Мария — королева интриг, стр. 38
Не питая склонности к сентиментальным прогулкам под луной, он провел ночь за игрой и выпивкой у правителя в компании Карлайла и других дворян.
Протокол требовал, чтобы королева сопровождала Генриетту-Марию на протяжении двух миль после выезда из города. Анне пришлось занять место в своей карете в компании принцессы де Конти, с которой, впрочем, за все время краткого путешествия она не перемолвилась ни словом. Прямая, гордая, безупречно выглядящая, с неподвижным лицом, она казалась в большей степени инфантой, чем когда-либо, и принцесса даже не пыталась сократить установившуюся между ними дистанцию. Она без труда догадывалась, насколько молодая королева чувствует себя униженной после невыносимой раны, нанесенной испанской гордости. Вне всякого сомнения, в этот момент она была зла на весь свет.
Когда пришла пора расставаться, невестка и золовка вышли из своих карет, чтобы поцеловать друг друга и пожелать счастья, а также счастливого пути Генриетте-Марии. Затем каждая вернулась в свою карету. В этот момент Бекингэм подошел к карете Анны Австрийской, чтобы попрощаться. Он был очень бледен, и в его дрожащем голосе слышались слезы. Королева едва взглянула на него.
— Прощайте, милорд! — только и сказала она, отвернувшись.
Эта холодность поразила его.
— Мадам! — взмолился он. — Ваше Величество не соизволит сказать мне…
— Ничего! Довольно! — бросила она, по-прежнему не глядя на него.
Он разрыдался и хотел уцепиться за полог кареты, словно чтобы помешать ей уехать, бормоча при этом нечто несвязное. Сцена, за которой с интересом наблюдали оба кортежа, вскоре сделалась невыносимой, и мадам де Конти решила положить ей конец.
— Уходите, милорд! — сухо приказала она. — Королева желает ехать…
Он покачал головой и отступил, но остался стоять посреди дороги, в то время как королевский кучер пытался повернуть лошадей. Вид у герцога был настолько жалкий, что Холланд подошел, чтобы увести его. Луиза де Конти, после того как они уже отъехали на некоторое расстояние, не удержалась и шепнула:
— Я не знала, что Ваше Величество так жестоки! На несчастного жалко смотреть!
— Он это заслужил! Мужчины на самом деле — животные!
Принцесса не сочла нужным оспаривать столь ясно выраженное мнение и лишь устроилась поудобнее в своем уголке. В это самое время она встретилась взглядом с шевалье де Жаром, ехавшим верхом с ее стороны кареты. Она улыбнулась ему, фаталистически пожав плечами, а он ответил ей, воздев глаза к небу. По прибытии в Амьен королева тотчас заперлась со своим исповедником. Однако ее история с Бекингэмом на этом не закончилась.
Кортеж Генриетты-Марии двигался вперед под тучами, не предвещавшими ничего хорошего. Минуя Аббевиль и Монтрей, он добрался до Булони, теперь уже под проливным дождем при непрерывно усиливавшемся ветре. За Монтреем стало видно, что море бушует, и никто не удивился, не обнаружив в порту ни одного из английских судов, предназначенных для переправки новой королевы. Все были этому рады: после столь тяжелого завершения путешествия никого не прельщала мысль о том, чтобы немедленно пересесть на корабль. В особенности Марию, чрезвычайно раздосадованную оглушительным провалом чудесного романа, сценарий которого она столь тщательно продумала. Со своей привычкой говорить открыто, она не стала скрывать от незадачливого Стини, что она обо всем этом думает:
— Как можно быть таким неловким?! Ведь я же советовала вам быть сдержаннее! Вы повели себя как солдафон по отношению к женщине, не только несчастливой в браке, но к тому же напичканной романтическими идеями о рыцарской любви и прочей чепухе! Пусть ее супруг не образец деликатности, но даже он никогда так с ней не обращался!
— Я знаю, друг мой, я знаю! Но признайте же, что она поощряла меня к этому! Я же все-таки мужчина, черт возьми! Мог ли я предположить, что прекрасные глаза с поволокой и дрожащие губы вовсе не являются призывом к иным ласкам? И у нас было так мало времени! Если бы только я мог вновь увидеть ее, все ей объяснить.
Дьявол, очевидно, был на его стороне, ибо наутро к берегу причалил баркас, на котором отважные моряки, несмотря на плохую погоду, привезли почту для двора. Мария и Холланд решили использовать эту неожиданную возможность: они посоветовали Бекингэму самому отправиться с депешами к королеве-матери, единственной уполномоченной получать новости из Англии.
Они едва закончили разговор, как герцог уже был в седле и галопом несся в сторону Амьена. Там он предстал перед Марией Медичи.
Та, все еще не поправившись окончательно, лежала в постели, но все же приняла его, взяла письма, поблагодарила и благосклонно выслушала его просьбу об аудиенции у ее невестки, к ногам которой он желал смиренно пасть. Его слова показались ей особенно похвальными, ибо королева-мать, со своей стороны, питала слабость к красавцу-министру, и она посоветовала ему немедленно отправиться к королеве.
Анна Австрийская, которой утром делали кровопускание, также лежала в постели, страдая от своего недавнего приключения. Когда ей доложили, что ее воздыхатель просит аудиенции, она воскликнула:
— Он снова здесь? Я думала, мы избавились от него раз и навсегда!
И она велела своей фрейлине, мадам де Лануа, сказать, что она никого не принимает. Та исполнила поручение с максимальной твердостью.
— Королю не понравится, — пояснила она герцогу, — что королева допускает в свою спальню мужчин, находясь в постели!
Бекингэм возвратился к Марии Медичи, умоляя с такой настойчивостью, что та в конце концов ответила:
— Почему же? Я же так поступаю.
Мадам де Лануа, разумеется, пришлось пойти на этот консенсус, но она приняла меры предосторожности: когда герцог вошел, спальня была полна людей, и две принцессы крови мадам де Конде и мадам де Конти сидели у изголовья королевы. Бекингэм подошел к постели, опустился на колени, взял руку Анны и зарыдал. Мадам де Лануа поспешила вмешаться:
— Не в обычаях французского двора говорить с королевой, стоя на коленях! Извольте сесть!
Ему подали кресло, которое он гневно отверг:
— Не будучи французом, я не обязан соблюдать законы страны. Оставьте меня в покое!
И он начал свою оправдательную речь, которой сумел лишь вывести Анну из себя. Она отдернула руку, сохраняя ледяное выражение лица и не удостаивая его ни единым взглядом. Видя это, мадам де Конти любезно попросила его светлость не настаивать, дабы не утомлять Ее Величество, которая нездорова и нуждается в Отдыхе.
— В отдыхе? Неужели? Посреди всей этой толпы? — в ярости прорычал англичанин. — Успокойтесь, мадам, я ухожу, но вы скоро узнаете, что надо мной нельзя насмехаться безнаказанно.
— Никто и не думал бы насмехаться над вами, милорд, если бы вели себя благоразумно, — возразила принцесса. — Вы демонстрируете недостаток уважения к королеве, докучая ей.
Он бросил на нее гневный взгляд, нахлобучил свою шляпу и вышел, расталкивая лакеев и обещая вернуться.
Несколько часов спустя мадам де Шеврез, весьма обеспокоенная, узнала, каким образом он рассчитывает вернуться, если ему не окажут лучший прием: с помощью оружия!
Часть вторая
НАНТСКИЙ ЭШАФОТ
Глава VII
АЛМАЗНЫЕ ПОДВЕСКИ
Море в конце концов успокоилось, английский флот смог бросить якоря в Булони, и Двадцать второго июня Генриетта-Мария и ее свита взошли на борт «Принца», одного из самых крупных судов, которые когда-либо были построены. А также одного из самых роскошных, поскольку оно располагало тремя залами, сверху донизу обитыми готлисовыми гобеленами с золотой вышивкой. Именно здесь капитан Финеас Петт радушно встречал свою юную королеву и ее многочисленную французскую свиту. Помимо супругов де Шеврез и французского посла в Лондоне в нее вошли граф Ле Венер де Тийер с супругой, епископ Мендский, монсеньор де Ла Мот-Уданкур, капеллан королевы и кузен кардинала Ришелье, которого он должен был постоянно держать в курсе всего, что будет происходить в Лондоне; были здесь графиня де Сен-Жорж (Она приходилась дочерью мадам де Монгла, гувернантке детей Генриха IV) и графиня де Сипьер, граф д'Эфья и с ними не менее сорока священников, секретарей, дворян, шталмейстеров, слуг, врачей, музыкантов (Генриетта-Мария, как и ее мать, обожала музыку) и добрый десяток горничных. Почти никто не говорил по-английски, что доставило немало хлопот сэру Тоби Мэтью, официальному переводчику. Но самыми близкими, бесспорно, являлись мадам де Шеврез и мадам де Сен-Жорж.