Судьбы вещей, стр. 26

Что в Новгород постоянно ездили немецкие купцы из большого торгового союза, который назывался тогда Немецкой Ганзой, или просто Ганзой, давно и хорошо известно. В Новгороде на окраине большого городского торга, что раскинулся на правом берегу Волхова, у ганзейских купцов был свой постоянный торговый двор и даже своя церковь. Здесь всегда жило много немецких купцов, которые торговали с новгородцами разнообразными товарами. И немалое место среди этих товаров занимали изделия ремесленников из разных городов Германии.

Товар, запечатанный найденной в Москве пломбой, мог проделать из своего города сложный и нелегкий путь – по одному из притоков Рейна и по Рейну в Северное или Немецкое море, затем вокруг Ютландского полуострова в Балтийское море и далее в Финский залив, а потом через Неву, озеро Нево (так в древности называлось Ладожское озеро) и Волхов к Великому Новгороду. Наверное, здесь на своем торговом дворе ганзейцы перепродали товар новгородским купцам. Ведь новгородцы старались не выпускать из своих рук торговлю с центральными русскими землями и Востоком, куда вели торговые пути из Новгорода. Какой-то новгородец погрузил, тюк в свою ладью и снова поплыл, на этот раз через озеро Ильмень в реку Мсту. Ладью перетаскивали на волоках к речкам Тверце, Ламе и Рузе (как тут не стереться надписям на пломбе!). Наконец она попала в Москву-реку и, проплыв мимо Кремля, причалила к пристани у Николы Мокрого. Тюк с товаром выгрузили и, по всей вероятности, тут же, недалеко от пристани, продали. Пломба от него оторвалась и упала. Ее затоптали в землю, где она и пролежала более восьмисот лет, пока не была снова найдена археологами. Так попала в московский музей пломба с печатью епископа из Рейнской области.

ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК И ШАПКА МОНОМАХА

История этой вещи была давно уже известна. Она как бы заключалась уже в самом ее названии. Шапка Мономаха! Кто не слышал о ней? Это было первое, главное сокровище в сокровищнице русских царей. И значение его было не столько в ценности золота и драгоценных камней, не столько в тонкой художественной работе древних ювелиров, сколько именно в том, что это была шапка Мономаха.

В старинном «Сказании о князьях Владимирских» говорилось о том, как византийский император Константин Мономах послал на Русь, своему внуку Владимиру, те самые знаки императорской власти, которыми пользовался сам, в том числе «крест со своей выи» (шеи), цепь со своих плеч, доставшуюся ему еще от римского императора Августа, и «венец со своей главы». Этот венец – корону – и носили с тех пор киевские, владимирские, а потом московские великие князья.

Всенародно в Успенском соборе Московского Кремля надевали этот венец на голову наследника русского престола при «венчании на царство» – коронации, как говорили позже.

Когда московский царь принимал послов или участвовал в иных торжественных церемониях, на голове его красовался большей частью все тот же «Мономахов венец».

И только после того как Петр Великий принял титул императора и короновался вторично императорской короной, его наследники также сменили шапку Мономаха на корону западноевропейского образца. Но и тогда шапка Мономаха осталась одной из самых почитаемых реликвий. А все потому, что она как бы символизировала преемственность власти московских царей от византийских императоров.

Такова была известная, всеми признанная, освященная веками история этой вещи.

Но было в этой истории и нечто такое, что заставляло призадуматься, правильна ли она.

Дело в том, что князь Владимир Всеволодович описан в ней, как уже взрослый и даже военачальник, известный в Константинополе.

Между тем, хотя он и приходился действительно внуком византийскому императору Константину Мономаху, и назывался поэтому Владимир Мономах, и ставил это имя даже на своих печатях, все же он вряд ли мог получить венец непосредственно от Константина Мономаха (как об этом говорится в «Сказании о князьях Владимирских»), хотя бы уже потому, что родился на свет всего за год до смерти своего деда, в период, когда связи между Русью и Византией были уже значительно затруднены.

В архиве Академии наук в Санкт-Петербурге сохранилась любопытная переписка по этому вопросу. Больше ста лет назад директор Оружейной палаты Вельтман обратился, как тогда говорили, «на высочайшее имя», то есть к самому царю Александру II, с обстоятельной запиской о том, что хранящийся в подведомственной ему Оружейной палате царский венец не следует называть шапкой Мономаха. Указав на то, что император Константин Мономах, по всей вероятности, не мог подарить этот венец Владимиру, так как при жизни своей едва ли знал о том, что Владимир появился на свет, Вельтман выдвигал другое предположение. Он считал, что эту золотую шапку получил из Византии прадед Владимира Мономаха, киевский князь Владимир Святославич, тот самый, который ввел на Руси христианство.

Вельтман говорил, что в ту пору в Византии существовал обычай посылать такие уборы властителям земель, на которые распространялось влияние Византии, вместе с титулом «rex», что обозначало «царь». Поэтому он предлагал называть шапку Мономаха «царским венцом святого равноапостольного князя Владимира».

Министерство императорского двора, куда попала записка Вельтмана, направило ее на заключение Академии наук. Академия наук назначила комиссию, которая, однако, сочла предположения Вельтмана недоказанными, и в коллекциях Оружейной палаты по-прежнему значилась шапка Мономаха.

Прошло почти полвека, прежде чем этой вещью занялся один из крупнейших русских археологов, Александр Андреевич Спицын. Он обратил внимание на форму золотой шапки и ее украшения. Если снять с шапки Мономаха окаймляющий ее низ дорогой соболиный мех (а он снимается очень просто) и завершающий шапку крест (а он тоже приделан позднее), то перед нами окажется не более не менее, как золотая тюбетейка, похожая по форме на те, какие и сейчас носят в Средней Азии. Она даже сделана из восьми расширяющихся книзу пластин: ведь тюбетейка шьется обычно из восьми клиньев. На пяти из восьми пластин шапки помещено изображение цветка лотоса. Такие несколько измененные, как говорят, «стилизованные» фигуры хорошо знали в средние века на Востоке и называли «арабский цветок».

Все пластины шапки покрыты завитками прелестного орнамента, который сейчас называют филигранью, а в Древней Руси называли «скань». На золотую пластинку мастер напаивал тонкую, тоже золотую проволочку, выкладывая сложные и красивые узоры.

Сам характер узоров привел Спицына к выводу, что шапка сделана в Средней Азии (вернее всего в Бухаре) бухарским мастером. А было это в XIV веке.

Значит, шапка все же не могла принадлежать Владимиру Мономаху. Ведь он умер в 1125 году, примерно на два столетия раньше, чем она была сделана.

Но вспомним, что Спицын установил это в конце прошлого столетия, когда Россия была еще под властью царя. А царь из династии Романовых, конечно, не мог допустить и мысли о том, что священный венец его предков получен не из христианнейшей Византии, а с мусульманского Востока. Мы не знаем, указал ли так сам Николай II и знал ли он вообще об исследованиях Спицына (ведь этот царь, как известно, не любил много читать, и тем более научные исследования) или так решили монархически настроенные чиновники, только и в начале нашего столетия венец продолжал называться шапкой Владимира Мономаха.

Но ученых продолжал интересовать вопрос, как же эта вещь попала в Москву.

В московских архивах хранятся древние документы, которые называются «духовные грамоты». Это не что иное, как завещания. Московские князья иногда писали даже не одну, а несколько духовных грамот. В те тревожные времена, отправляясь в Орду к ордынскому хану, князья не могли быть уверены, что вернутся назад. Не один из них погиб в ставке хана, были и такие, которые не выдерживали трудностей дальнего путешествия.