Ожерелье королевы, стр. 64

Весна наконец-то пришла на север, и в небе над Тарнбургом с утра до вечера вились угловатые черные силуэты птиц, возвращающихся из теплых краев. В сумерках они опускались на илистые пустоши вокруг города, которые от талой воды превращались в бескрайние болота. Даже в центре города слышны были печальные крики диких гусей.

На вершинах гор к северу и к востоку от города снег не таял никогда — разве только во время извержений, когда по склонам струились потоки жидкого огня. Но сейчас горы мирно спали, их склоны сияли ослепительной белизной, и в свете холодного весеннего солнца на них больно было смотреть. Дни становились все длиннее, но воздух все еще оставался по-зимнему морозным; в Линденхоффе во всех залах пылали камины.

В этих веселых, раззолоченных, жарко натопленных салонах после долгого траура снова начиналась обычная придворная жизнь. Сначала карточные вечера, где дамы в платьях из узорчатого шелка и стеганого атласа допоздна играли в Виск, Козыри и Пополам, а джентльмены в шитых золотом камзолах делали скромные ставки на то, как выпадут серебряные игральные кости. Началась повальная мода на азартные игры, и вот уже все заключали пари на все подряд, от паучьих бегов до того, какого цвета жеребенок народится в королевских конюшнях. Потом началась мода на розыгрыши — впрочем, вполне изящные и благонравные. Шутники наполняли яичную скорлупу духами и конфетти, а потом бросали в переполненные комнаты, осыпая присутствующих пастельными осколками и ароматом роз. Подкрашенную сахарную воду наливали вместо бренди в дворцовые графины; переодевания вкупе с модой на черные бархатные полумаски стали причиной множества веселых недоразумений, когда мужчин принимали за женщин и наоборот.

И были полуночные пикники в дворцовых садах при свете факелов у мраморных прудов с рыбками. В этом северном климате в естественных условиях золотые рыбки не выжили бы, поэтому пруды искусственно подогревались минеральной водой из горячих источников, которая смешивалась с талой водой, кристально чистыми ручьями стекавшей с гор. И было что-то в получавшейся прохладной смеси, отчего рыбы вырастали до неимоверных размеров, принимали странные формы и светились под водой, как кометы, редкими яркими цветами: кроваво-оранжевым, лазурным, фуксиновым и странным мерцающим оттенком желтого. Стоит ли удивляться, что среди таких сказочных декораций под серебристой арктической луной сами собой возникали причудливые капризы и прихоти, и, что ни день, придворных охватывали новые и все более фантастические увлечения?

Следующим поветрием была страсть к гаданиям и пророчествам. Мадам Зафира, провидица из олухов, которую несколько месяцев назад направили на кухню развлекать посудомоек, была повышена в должности и перешла в гостиную, где она читала судьбу по лилейным ручкам герцогинь и исследовала кофейную гущу в фарфоровых чашечках, хрупких, как лепестки цветов.

Предвещало ли все это в какой-то мере надвигавшиеся бедствия? Витало ли в воздухе тревожное ощущение, что нечто древнее, злобное и враждебное человеку проникло в Линденхофф? Если и было что-то подобное, никто в этом не признавался. Продолжались вечеринки, картежные партии, в салонах день и ночь кипела жизнь под пронзительные звуки клавесинов и журчание приглушенного смеха.

В самой высокой из башен Линденхоффа, в нескольких маленьких и душных комнатках, Ис провела большую часть той весны, дважды в неделю прилежно встречаясь с церемониймейстером лордом Виттлсбеком, чтобы постичь все тонкости протокола и дворцового этикета.

Не для Ис были картежные вечеринки и легкомысленный флирт. Она должна стать королевой, и ей предстояло освоиться в умопомрачительных лабиринтах переполненной ритуалами и условностями дворцовой жизни.

— Вам придется, — поучал лорд Виттлсбек, — нести на своих плечах груз тысячелетних традиций.

И эти традиции даже такую простую вещь, как вечернее чаепитие, превращали в церемонию не менее замысловатую, чем коронация.

— Всегда в один и тот же час. Не может быть никаких отклонений. Серебряный чайник в форме льва. Миндальное печенье двух типов выложено на тарелке лучами от центра. Вы держите чашечку вот так и вот так подносите ее к губам, ручка между большим и средним пальцем, делаете очень-очень маленький глоточек…

— А если я хочу пить? — нетерпеливо прервала Ис. — А если я вообще не хочу чаю? Что, если мне больше нравится шоколад, или коричная вода, или даже шерри?

— Несомненно, у вас будет возможность удовлетворить и подобные вкусы. Но не за вечерним чаем. Так вот, как я говорил, мадемуазель: у вас ровно двадцать минут, после чего вы выходите из комнаты через южную дверь и следуете медленной и величественной поступью на западный балкон, где…

Как и предсказывал доктор Перселл, Ис была в смятении. Она все отчетливее понимала, что, когда она станет королевой, ее время больше не будет принадлежать ей. Все уже расписано и отмерено заранее, ограничено традицией, подчинено церемониям. Наконец она не выдержала и запротестовала.

— Но разве король Джарред живет вот так? Не верю! Не может быть, чтобы король был пленником в собственном дворце!

— Но так оно и есть, — чопорно ответил лорд Виттлсбек. — За исключением тех нескольких часов, что он проводит по вечерам со своим старым учителем, и нечастых визитов к друзьям, он живет именно такой жизнью. Хотя для него, рожденного для такой жизни, это так же естественно, как дышать.

Ис с отнеслась к этому недоверчиво, но осталась тверда в своих намерениях. Если Джарред может, она тем более справится. Она ведь в сто раз более благородного происхождения, чем он. В конце концов, ее предки правили миром пять тысяч лет назад, а его предки — где они тогда были? Да они были презреннее лакеев, что прислуживают королю сейчас.

Но часы тянулись бесконечно, и Ис просто истомилась в этих душных комнатках, забитых книгами, пергаментными свитками, картами, календарями и такими древними документами, что они казались просто первобытными; сундуки и шкафы здесь были битком набиты королевскими регалиями, по большей части сделанными из томпака и мастики, потому что настоящих драгоценностей в Линденхоффе было так много, что только театральный реквизит мог считаться достаточно величественным, чтобы подходить для государственных церемоний, — а поверх всего лежал толстый-толстый слой пыли.