Последнее танго в Париже, стр. 19
Жанна начала покачиваться и замурлыкала «Девчонку на качелях»; она вошла в роль.
Том рассмеялся:
— Вот это другое дело. Знаешь, почему я их прогнал?
— Потому что разозлился. Или потому что хочешь остаться со мной наедине.
— А почему я хочу остаться с тобой наедине?
— Тебе нужно мне что-то сказать, — предположила она. — Без свидетелей.
— Браво! — воскликнул Том. — А что именно?
— Веселое или грустное?
— Секрет.
— Значит, веселое. А что за секрет?
— Посмотрим… — он сделал вид, что раздумывает, — секрет между мужчиной и женщиной…
— Ну, тогда это что-то непристойное, — рассмеялась она. — Или связанное с любовью.
— Да, связанное. Но не только.
— Секрет, связанный с любовью.
Она подперла рукой подбородок. Том по-прежнему прижимался глазом к видоискателю.
— Секрет, связанный с любовью, но не только с ней, — произнесла она. — Нет, не догадываюсь.
— Я хотел тебе сообщить, что ровно через неделю женюсь на тебе.
— Вот те раз!
— За тобой, понятно, последнее слово.
— А ты?
— Я решил. Все готово…
— Ох, Том, все это так странно и неожиданно, что просто невероятно.
— Кадр слегка подрагивает. От избытка чувств у меня дрожат руки.
Жанна начала раскачиваться, с каждым разом задирая ноги все выше.
— Ты еще не ответила, — окликнул он.
— Потому что ничего не понимаю.
Она залилась румянцем, улыбаясь широкой, уверенной улыбкой. Она смотрела вокруг — на воду канала, на хозяина-капитана, который складывал в ящики барахло с палубы, на дома, вдоль набережной, на голые платаны, на слаженный полет пары голубей в небе — и не могла собраться с мыслями. Качели постепенно замерли.
— Ну? — спросил Том. — Да или нет?
По его лицу пробежала тень беспокойства. Жанна обняла его за шею.
— Перестань снимать, — шепнула она. — Я ведь выхожу за тебя, а не за твою камеру.
Том ликовал; он подхватил с палубы старый спасательный круг и швырнул его в воду. К их удивлению, круг сразу пошел на дно.
Глава четырнадцатая
Дверь в подъезд дома, где жила мать, Жанна открыла своим ключом. Она взбежала по лестнице, не став вызывать лифт, — ей не терпелось поделиться замечательной новостью. Вид их просторной гостиной, обставленной удобной мебелью, несколько охладил ее пыл. Одну из стен украшали примитивное африканское оружие и произведения искусства, подобные тем, что висели на вилле. Комната была большая и светлая, однако в ней ощущались тоска по прошлому и утраченное время.
Жанна вбежала к матери.
Эта красивая женщина с тщательно уложенными по моде седеющими волосами была от природы наделена властной повадкой. Сейчас она стояла у постели, на которой беспорядочно громоздились старые военные мундиры. К груди она прижимала пару хорошо сохранившихся и до блеска начищенных сапог.
— Привет, мама, — сказала Жанна, обнимая мать.
— Ты рановато вернулась.
— Ага, так вышло.
Она прошлась по комнате, мимоходом полюбовалась на золотой галун одного из мундиров, провела рукой по каблукам сапог.
— У меня сегодня очень хорошее настроение, — сообщила она.
— Рада слышать.
Мать, подняв сапоги, не сводила с них восхищенного взгляда.
— Мне нужен совет. Как ты думаешь, не отправить ли их на виллу?
— Все-все отправь.
Жанна исполнила пируэт посреди комнаты, воздев руки и отбросив с лица волосы.
— У Олимпии там все равно семейный музей.
— Кроме сапог, — стояла на своем мать. — Оставлю их тут, при себе. Меня трепет охватывает, стоит только дотронуться до них.
Жанна подхватила круглую, отделанную галуном фуражку и лихо надела набекрень; потом взяла тяжелый мундир из тускло-коричневой шерстяной ткани, погладила эполеты и золотые пуговицы.
— Мундиры, — заметила она. — Ничто армейское не стареет.
Она сняла мундир и фуражку. В открытом ящике письменного стола Жанна заметила старый, уставного образца военный пистолет отца; она извлекла его из потрепанной кобуры и осмотрела. Он все еще был заряжен.
— Когда папа учил меня в детстве стрелять из него, он казался жутко тяжелым.
Она прицелилась в висевший за окошком горшок с вьюнком.
— Почему ты его не отправишь на виллу? — спросила она мать. — К чему тебе здесь пистолет?
— В любой уважаемой семье оружие никогда не помешает.
Мать принялась укладывать мундиры в раскрытые чемоданы.
Жанна вернула пистолет на место, задвинула ящик и стала рыться в коробке со старыми документами.
— Ты ведь даже не знаешь, как его надо держать, — сказала она.
— Важно, чтобы он был. Он производит впечатление уже одним своим видом.
Жанна обнаружила в коробке потрескавшийся бумажник красной кожи. Повернувшись спиной к матери, она открыла бумажник и достала старый военный билет полковника. За билет был заткнут желтый, в трещинках, снимок — молодая арабка гордо показывала в объектив голые груди.
Жанна спрятала бумажник себе в сумочку. Повернувшись к матери, она показала ей снимок.
— А это? — спросила она. — Кто она?
Мать едва заметно нахмурилась. Несомненно, на снимке фигурировала любовница полковника — во время африканских кампаний их у него было немало.
— Прекрасный образчик берберской расы, — невозмутимо произнесла она, продолжая укладывать вещи полковника. — Крепкий народ. Я пробовала держать их в доме, но прислуга из них никудышная.
Мать являла собой женскую копию удачливого профессионального вояки — образец совершенства и стойкости в трудных обстоятельствах. Теперь ее долг заключался в преклонении перед памятью доблестного супруга, и она не могла допустить, чтобы на эту память легло пятно.
Она решительно захлопнула чемодан, поставила на пол и улыбнулась дочери:
— Я рада, что наконец-то решилась отправить все это за город. А то вещи все копятся и копятся.
Жанна нежно ее поцеловала:
— Скоро у тебя будет здесь места — сколько душа пожелает.
Мать вопросительно на нее поглядела, но Жанна повернулась и направилась к двери.
— Мне пора, — сказала она. — Работа ждет. Я забежала на минутку сообщить…
Она вышла на площадку, мать следом. Жанна вызвала лифт.
— Что сообщить? — спросила мать.
— Что я выхожу замуж.
Она открыла дверцу лифта и вошла в кабину.
— Что-что?
Мать схватилась за сетку шахты и с изумлением воззрилась на Жанну.
— Я выхожу замуж, через неделю, — крикнула Жанна из опускавшейся кабины.
По пути в лавку Жанна зашла в фотоавтомат у станции метро «Бир-Хаким». Опустив в щель монеты, она дернула шнурок короткой занавески из пластика и уселась на жесткую деревянную скамью, лицом к собственному отражению в прозрачном зеркале.
Сработала вспышка. Жанна повернула голову вправо, затем влево, каждый раз дожидаясь щелчка автоматической камеры.
Поддавшись внезапному порыву, она расстегнула блузку и наставила обнаженные груди прямо в объектив.
— Прекрасный образчик берберской расы, — заметила она вслух, когда вспышка включилась в последний раз.
Стоя на платформе в ожидании поезда, Жанна смотрела вниз на узкую суматошную улицу, на пешеходов, которые как-то бочком обходили кафе, некоторые с чемоданами в руках — пассажиры с вокзала Сен-Лазар, рассеянно подумалось ей, многие наверняка иностранцы. Она потрогала в кармане снимок берберки и свою собственную только что снятую фотографию. Первый поведал ей об отце кое-что такое, о чем она и не подозревала; теперь он представлялся ей мужчиной, способным испытывать вожделение и будить таковое в женщинах. Даже у него наверняка была своя тайная жизнь, мысль об этом показалась Жанне весьма любопытной. Если мать и знала об этом, то уже перестала переживать. Как быстро люди приспосабливаются к требованиям плоти. Снявшись с обнаженной грудью, она почувствовала, что между ней и отцом возникло какое-то новое родство. А еще, подумала Жанна, она сделала это в шутку, которую ей хотелось бы разделить с одним из любовников. Тут до нее дошло, что и Том, и Пол оба ее осудят, хотя и по разным причинам: Том назовет вульгарной, а Пол начнет изводить за сентиментальность.