Граф Феникс, стр. 66
– Так, что я отказываю вам. Вы грубите мне. А я не желаю иметь дело с грубияном. Мне нужен деликатный, скромный и надежный слуга. Да не один. Ведь я получил приглашение в Гатчину к наследному принцу! – Калиостро показал извещение «малого двора». Однако-это не произвело особого впечатления на поляка.
– В Гатчину! Ваше сиятельство зовут в Гатчину! Э, как же вы там обойдетесь без моей помощи и без Эммануила?
– Вполне. Но вы, Казимир, уйдя от меня именно теперь, когда звезда моя восходит, потеряете очень много, может быть, все!
– Кто из нас больше потеряет, это еще вопрос! – нагло возразил поляк. – Ведь я о вашем сиятельстве знаю слишком такое… Если огласить, так вам, пожалуй, и оставаться в Петербурге будет нельзя!
Лицо Калиостро потемнело от гнева.
– Пьяный нахал! Ты смеешь мне угрожать! – проговорил он сквозь зубы, – Уже за одно это ты жестоко поплатишься!
– Я вас не боюсь. А вы лучше жалованье мне отдайте! Много ли я видел от вас? Толкуете о кладах, а сами считаете каждый грош!
– Ты жестоко поплатишься. А теперь убирайся. И Калиостро направился к гондоле.
– Я сам от вас ухожу!.. Я не нуждаюсь. Я – прирожденный литовский шляхтич, а вы кто и откуда, никому неизвестно! – кричал ему пьяный Казимир. – Эммануил! Иди сюда! Этот магик развратит твое детское сердце! Вы чернокнижием занимаетесь! Жалованье мое отдайте, граф бродячий!
ГЛАВА LXXI
Горе женщины
Калиостро уже сидел в гондоле и приказал плыть к домику таинственной соотечественницы. Престарелый кормчий оттолкнулся багром от пристани. Гребцы ударили веслами.
Наглость слуги после отрезвления, конечно, смените уничижением, а против его угроз он тут же решил принять меры. Не стоит беспокоиться по пустякам. Н сообщение поляка о случившемся в доме старушки его сильно встревожило. Когда гондола подплыла к голландскому садику, Калиостро встретила сама хозяйка. Но Калиостро даже ей не кивнул и, пройдя в калитку, спросил:
– Что с Лоренцой?
– Ах, синьора в совершенном отчаянии! – всплеснув руками, сказала старуха.
– Без кривлянья, старая чертовка, без кривлянья! – грубо оборвал старуху граф. – Говорите дело.
– Ах, Бальзамо, вы не можете без оскорблений! А ведь я вам, хоть и дальняя, а все же родственница!
– Я вам говорил, чтобы вы не смели вспоминать об этом проклятом родстве! – огрызнулся он. – Говорите же!
– Пока Лоренца спала, ее молодой обожатель ушел, скрипучим, неприятным голосом отвечала старуха, и теперь она ревет оттого, что он видел, какая она при дневном свете. Разлюбил, и ей не бывать русской княгиней! Не сказав ни слова, Бальзамо повернулся спиной к старой сводне и быстро пошел к домику.
Он нашел Лоренцу в белой спальне. Стоя на коленях перед статуей Мадонны, она рыдала и ломала руки.
– Что случилось? Успокойся, Лоренца, – сказал Бальзамо, осторожно касаясь обнаженного плеча красавицы.
Женщина вздрогнула, вскочила и, оттолкнув его, крикнула:
– Прочь! Прочь! Не прикасайся! Я не хочу знать тебя, низкий проходимец! Я хочу посвятить свои дни Мадонне. Прочь с моих глаз, проклятый совратитель!
– Лоренца, это сумасшествие! Ты еще слишком молода и хороша собой, чтобы ханжествовать, – сказал магик.
– Молодость моя прошла. Я – старуха. Все кончено для меня, – с отчаянием говорила женщина.
– Я знаю многих красавиц на театральных подмостках. Если сравнить их при дневном свете с тобой, право, ты покажешься невинной девушкой.
– О, как ты мне ненавистен, Бальзамо! – простонала Лоренца. – Твои ухватки, твоя наглость, грязное ремесло – все, все мне ненавистно!
– Кажется, это утро всех сводит с ума, – спокойно возразил магик. – Только что мне нагрубил Казимир, так что я вынужден был прогнать его. Но он был пьян. Почему ты беснуешься? Вспомни, что, если бы не я, ты состарилась бы служанкой в остерии, деля ласки с пьяницами. Я вывел тебя в свет.
– И торговал мною, презренный!
– Эта торговля часто была для тебя так же приятна, как и прибыльна!
– Уйди! О, пречистая дева, спаси меня из когтей сатаны!
– Говорю тебе, что ты напрасно отчаиваешься. Что произошло у тебя с князем?
– Ах, он увидел, что я – старуха, и ушел!
– Как же он увидел тебя, бедная Лоренца?
– Бальзамо, я заснула под утро. Солнце ярко осветило меня. Он посмотрел на меня сонную, неубранную, отвратительную, разлюбил и ушел. Мой князь, мой русский князь разлюбил меня! – ломая руки, повторяла она.
– Не плачь, бедняжка, – сказал Калиостро, и его толстое лицо выразило подобие искреннего сожаления. – Князь еще вернется к тебе. Первое упоение страстей и утрата чистоты как у девушек, так и у юношей нередко сопровождается чувством великой скорби и раскаяния. Ведь это первое падение, подобно Адамову. Ты же была неосторожна, что осталась с ним до восхода солнца, вместо того чтобы в сумерках скрыться обольстительным видением. Ты разоспалась с юношей, как со старым мужем! Что же тут удивительного, если к его раскаянью добавилось отвращение. Но ведь это на время. Он еще вернется к тебе.
– Он не вернется, Бальзамо! Посмотри!
И, быстро отдернув белую занавеску, Лоренца стала у окна, освещенная ярким солнечным светом.
– Я – старуха! В объятиях моего милого красавца, моего русского князя я истощила свои прелестц и ни на что больше не годна! – Наивное горе в словах бедной женщины было трогательным.
Калиостро внимательно, испытующе осмотрел свою подругу и помощницу.
– Черт возьми, Лоренца! – сказал он наконец. – Ты в самом деле состарилась за одну ночь. Твоя кожа огрубела, воспалилась! Откуда эти морщины вокруг глаз? А эти складки на шее? Их ведь не было вчера! Твои глаза померкли. В волосах седина. И вся ты вдруг отяжелела и опухла! Да, это чудесное превращение! Или объятья русского князя были столь пламенны, а девственные желания его столь ненасытны, что он в самом деле в одну ночь поглотил еще столь пленительный накануне остаток твоей молодости?
– Это все твоя проклятая омолаживающая мазь, Калиостро! – закрывая лицо руками, сказала Лоренца. – Она так же фальшива, как и все твое жалкое магическое искусство!
– Омолаживающая мазь? Как! Да ведь я велел тебе ее продавать, но строго запретил самой ею пользоваться! – вскричал Калиостро.
– Моя красота увядала так быстро, что я использовала ее, проклятую, и натиралась с ног до головы! – призналась женщина, опустив голову и пряча лицо в ладонях.
– Вся натиралась! Да ты с ума сошла! Ведь только ведьмы, отправляясь на шабаш, натираются этой мазью с ног до головы. Ведь эта мазь в большом количестве – ядовита, возбуждает ненасытные желания и опьяняет видениями!
– Я и летала на шабаш, Бальзамо! Я погубила свою бессмертную душу. Я проклята навеки, – раздался глухой голос Лоренцы.
Казалось, неожиданное признание поставило в тупик вообще ничем не смущавшегося некроманта. Тут он имел дело с чем-то посильнее «крыльев духа» Ковалинской.
– Ты летала на шабаш?! Ты бредишь, Лоренца! Ведь это басни старых баб, – сказал он наконец растерянно.
– Нет, это не басни. Я была сама и знаю. Мессир Леонардо не раз делал меня своей избранницей! О, как ужасны его ласки! Объятья его – огонь и кипяток!
– Безумие! Бред! В омолаживающую мазь положена белена, болиголов, дурман, и в большом количестве она вызывает галлюцинации!
– Ты – некромант и не знаешь своей науки! Или ты скрываешь? Признайся, что ты бывал на шабаше!
– Повторяю тебе, что все эти басни придуманы для того, чтобы обманывать глупцов. Но может ли просвещенный человек им верить? Нет, ты больна, Лоренца, ты бредишь, – обеспокоено сказал Калиостро. – Ты в самом деле отравлена омолаживающей мазью. Но я вылечу тебя. И ты все еще сможешь быть прекрасной… в покрывалах и в ночном сумраке. Не горюй, женщина! Ободрись. Скоро мои дела поправятся. Сбудутся все мои желания. Великий князь приглашает меня в Гатчину. Но подожди. Надо еще посмотреть. Неужели этот русский так и скрылся, не оставив после себя никакого сувенира? Это было бы не совсем учтиво.