За гранью (СИ), стр. 64

— Ладно, давай…

— Так, только пить немного, мне в пять утра нужно быть по любому в Нижневартовске. Хоть с тобой, хоть без тебя…

— Тогда давай-ка, поработай, раскладывай пельмени, нарезай колбасу, а я позвоню по делам.

Выйдя в коридор, Балис, набрал номер Корнеева, на том конце трубку сняла жена.

— Наталья Андреевна? Это Гаяускас. Александр Петрович дома?

— Дома, а что случилось? — в голосе женщины сразу зазвучали встревоженные нотки: нежданный вечерний звонок ничего хорошего не сулил.

— Не волнуйтесь, ничего не произошло. У меня личный разговор.

Небольшая пауза и в трубке зарокотал бас начальника.

— Что у тебя, Балис?

— Я должен уехать. Срочно. Насовсем.

Пауза.

— Старые дела.

— Именно.

— Это точно нельзя решить?

— Увы.

Гаяускасу и самому было жалко покидать этот маленький сибирский городок. Однако остаться здесь означало вскоре отправиться под арестом в Вильнюс. Без вариантов. Покровительство Корнеева и Щеряги могло прикрыть от многого, но не от сговора двух Государственных Прокуратур на самом высоком уровне.

— Я могу чем-нибудь помочь? — задал вопрос Корнеев.

— Да. Нужна машина, чтобы успеть в Нижневартовск к московскому рейсу.

— Сделаем…

В Нижневартовск Корнеев отвез их сам, на своей «Волге». Расспрашивать ни о чем не стал, разговор в пути шел о какой-то ерунде. Лучше бы было просто помолчать, но нельзя — ночная трасса убаюкивала, и водитель рисковал заснуть за рулем со всеми вытекающими последствиями. Особенно тяжелой была первая половина пути, до поворота на Мегион. Вскоре после выезда из города, когда заканчивались пригородные кусты [43], дорога погружалась в непроглядный мрак. Тем, кто привык путешествовать по европейской части Советского Союза, когда где-то на горизонте всегда виднеются огоньки, просто невозможно представить эту кромешную сибирскую тьму. А увидев — невозможно ей не изумится. Единственными источниками света были фары машины Корнеева, да звезды на высоком черном небе. Ну, несколько раз попадались мчащиеся куда-то среди ночи встречные автомобили. И все. Темнота до самого горизонта, такая, что не поймешь: лесом ли едешь или тундрой. Лишь иногда свет от передних фар на мгновение выхватывал из кромешной тьмы совсем близко подступившие к дорогие голые стволы каких-то деревьев, но они тут же снова уходили во тьму: на пустынном ночном шоссе отставной полковник не отказал себе в исконном русском удовольствие — быстрой езде.

В итоге, к аэропорту приехали за добрых полтора часа до рейса. На прощание Корнеев протянул Балису конверт:

— Вот, возьми, тебе пригодится.

— Не надо, Александр Петрович…

— Бери, давай. Не бойся, не у семьи последнее отрываю, это из бюджета нашего отдела. Считай, премия тебе по итогам работы.

— Если так… Спасибо…

— Давай, удачи тебе, Балис… И знай, если что — всегда здесь тебе будем рады…

ГЕЛЬСИНФОРС-ПЕТРОГРАД. 3-4 МАРТА 1917 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.

Ужинать в тот вечер Альберт отправился к командиру минной дивизии адмиралу Георгию Карловичу Старку. Близкими друзьями они не были, но приятельствовали еще с конца прошлого века, с гардемаринских времен. Вместе служили на «Авроре», пережили Цусимское сражение. Более решительный Георгий рос по службе несколько быстрее, в девятьсот девятом он был уже старшим офицером крейсера, а в двенадцатом — командовал миноносцем. Склонному к аналитическому мышлению Альберту же кораблем покомандовать так и не удалось, даже в войну. Зато о таком первом помощнике любой командир корабля на Балтике мог только мечтать. А последние полгода капитан первого ранга Альберт фон Лорингер и вовсе проводил больше времени на суше, нежели в море, на службе в штабе нового командующего Балтийским Флотом — вице-адмирала Андриана Ивановича Непенина.

Ужинали вдвоём: жена Георгия отправилась навестить свою больную подругу, дети же были слишком малы, чтобы сидеть за взрослым столом. Оно и к лучшему: друзьям хотелось обсудить события последних дней, резко перевернувших жизнь на огромных пространствах Российской Империи. Однако, разговор не клеился: ни один, ни другой не знали, с чего начать. Несмотря на то, что страну уже давно сотрясали бури, что разговоры о желательности замены монархического правления республиканским звучали вполне открыто, изменение строя казалось невозможным. Инерция мышления не позволяла представить Россию без царя. И вдруг — как гром среди ясного неба: сначала — отречение Государя за себя и за наследника-цесаревича Алексея. На другой день — отречение Великого Князя Михаила Александровича. И — невозможное дело: власть в руках Государственной Думы, учреждения, конечно, почтенного, но… Альберту приходилось видеть практически всех наиболее известных думцев: Родзянко, Гучкова, Милюкова, Маклакова, Шульгина. И всех их, безусловно, разных людей объединяло одно: никто из них был не в состоянии повести за собой огромную страну. Они могли говорить дельные вещи или ерунду, могли решать или не решать какие-то частные вопросы, но представить, чтобы вокруг них объединился народ, как когда-то вокруг князя Пожарского, да хоть и как вокруг Стеньки Разина или Емельки Пугачева — было невозможно.

Альберт не сомневался, что Георгий, такой же убежденный монархист, как и он сам, думает точно так же, но оба они не могли подобрать слов, чтобы выразить то, что творилось на душе и описать то, что происходило вокруг. Ведь происходящее и вправду требовало особых, доселе невиданных слов. Вырвавшись, словно сказочный джинн из бутылочного заточения, революционная стихия бесновалась, и не было сил ее сдержать. Повсюду, словно грибы после дождя возникали Советы депутатов — рабочих, крестьянских, солдатских, здесь, в Гельсингфорсе — матросских. Кто в них попал, и какое отношение эти люди имели к Армии и Флоту — никто толком не понимал. Когда накануне Альберт прочитал принятый Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов Приказ номер один (Номер один — значит — самый важный и неотложный!) сначала подумал, что германские войска уже взяли город: "…в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, которыми пользуются все граждане". Война же идет, милостивые государи! Враг — вот он, у порога Риги, а там и до столицы рукой подать.

Нет, не находилось у офицеров слов, чтобы правдиво высказать то. что лежало на сердце.

Так они и ходили вокруг да около, пока вдруг в дверях гостиной не появился вестовой.

— Ваше Превосходительство, — обратился он к хозяину, — стало быть, ребята пришли, поговорить Вас просят.

Старк недоуменно поднял голову от тарелки.

— Какие ребята, Платоныч?

— Известно, какие. Матросы, кто же еще.

— Ну так, зови.

Взгляд Альберта заметил маленького мальчишку, спрятавшегося за портьерой гостиной и внимательно наблюдавшего за происходящим. Видимо, это был семилетний Боренька, старший сын Георгия, одногодок младшего сына Альберта — Макса.

Топот тяжелых сапог заставил фон Лорингера повернуться к другой двери. В гостиную вошли четверо матросов в промокших бушлатах. У всех на груди были приколоты большие красные банты, на правых рукавах — красные повязки.