За гранью (СИ), стр. 13

— Он, между прочим, поддерживал Интерфронт, но, знаете, я на него не в обиде. Я его очень уважала, но чего ожидать от человека, если он с юности служил в Советской Армии. Вы, я думаю, тоже за Интерфронт?

— Я за Союз, — глухо ответил Гаяускас-младший. — Я присягу давал.

— Вот-вот… Знаете, и всё равно, мне кажется, что вы любите Литву. Только как-то по-своему, неправильно, искаженно… Не обижайтесь, молодой человек.

Теперь его взгляд зацепился за пестренькую гвоздику в хрустальной вазе, стоящей на подоконнике, рядом с алоэ в расписном керамическом горшочке.

— Я не обижаюсь… Был Ольгерд, был Кейстут, был Виттовт…

— Это Вы сами, или дед надоумил?

— Дед, а как Вы догадались?

— Во-первых, он единственный из моих знакомых, кто в разговоре на литовском языке говорил Ольгерд вместо Альгирдас и Кейстут вместо Кястутис. Я понимаю, привык с детства. Он же воспитывался в России, в каком-то морском училище. Знаете, то, что он не забыл при этом, что он — литовец, на мой взгляд, достойно большого уважения. Ну а во-вторых, Ирмантас в спорах любил ссылаться на примеры из истории. А мы с ним постоянно спорили, и Альгирдаса с Кястутисом он мне в пример частенько приводил. Он вообще был очень образованный человек. Знаете, я ведь по профессии искусствовед, специализировалась на лиможской эмали. Так вот, он даже об этом имел кое-какое представление. Знаете, для человека с военным образованием это, в моем понимании, подвиг. Или офицеров и этому учат?

— Нет, — по лицу Балиса скользнула короткая грустная улыбка. Какой уж раз ему приходилось сталкиваться с тем, что военных принято считать ограниченными людьми. — Этому офицеров не учат. А вот историю дед действительно очень любил, и много мне в детстве рассказывал.

— Берите чашки, вот эти, голубенькие. И сахарницу… Так вот, говорю Вам, как это было на самом деле.

Балис почувствовал, что внутри шевельнулось нехорошее предчувствие.

— Я знала, что после Православного Рождества Ирмантас из Вильнюса уехал. А тут он неожиданно позвонил в дверь вчера утром, было чуть больше девяти. Я открыла дверь, он сказал, что очень плохо себя почувствовал в дороге и если что, то хотел бы оставить для своего внука конверт и пару вещей. Знаете, это было видно, что ему плохо, он был действительно какой-то странный. Я имею в виду, вёл себя не как обычно. И лицо было синим, знаете, у хронических сердечников бывают такие синеватые лица. Я предложила вызвать скорую, но он отказался. Я знала, что он действительно не любит врачей, и не стала настаивать. Он ушел к себе в квартиру, а я через полчаса всё-таки позвонила в неотложку. А через некоторое время приходит ко мне врач со "Скорой помощи" и спрашивает, зачем я путаю занятых людей и что сосед уже часов восемь как мертв. Я сначала удивилась и пыталась спорить, а потом поняла, что там грозят разбирательства с милицией. В общем, я согласилась с тем, что перепутала время, и что он заходил накануне вечером. Но на самом деле, я точно знаю, что приходил он утром, а уж что там определили врачи…

ИЕРУСАЛИМ. 1101 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

В дверях появился камергер.

— Сэр Робер Гисборн.

— Проси. И оставь нас одних.

Хранитель Гроба Господня (таков был официальный титул государя Годфруа) поднялся из-за стола навстречу входящему рыцарю. Тот был с виду одних лет с государем, но выше его на добрых полголовы. Загорелое лицо обрамляла совершенно седая борода, а вот в густых черных волосах седины почти и не было. Поперек лба залегли глубокие морщины, правую щеку пересекал неглубокий, но длинный шрам.

— Сэр Робер, мне много говорили о Вас, как о достойном рыцаре. Я знаю, Вы решили покинуть Палестину, чтобы вернуться во Францию. Я предлагаю Вам остаться в Иерусалиме, при моем дворе.

…Пламя… Обжигающе-красное, яркое пламя. Хочется закрыть глаза и не видеть его нестерпимого света. Но это не помогает. И сквозь сомкнутые веки пробивается его багровые отблески…

Рыцарь почтительно склонил голову.

— Благодарю, государь, но меня ждет моя Родина. Гроб Господень освобожден из рук неверных, и теперь мой долг послужить моей родной Бретани и моему сюзерену — герцогу Бретонскому.

— Я рад видеть у Вас достойную всяческих похвал верность своему сюзерену. Но хочу Вам сказать вот еще о чем…

Несколько мгновений Годфруа, казалось, колебался.

— Вы, конечно, знаете многочисленные легенды о короле Артуре.

— Менестрели поют их от Саксонии на востоке до Кастилии на западе, от земель викингов на севере до Святого города Иерусалима на юге, — усмехнулся рыцарь. — Кто же может их не знать?

— Я слышал, что среди рыцарей ходит легенда, о которой менестрели не поют, — с видимым усилием произнес Годфруа. — О том, что я…

Он замолчал.

— Что Вы потомок рыцаря Лоэнгрина, сына славного Персиваля, нашедшего Святой Грааль, — пришел к нему на помощь сэр Робер. — Да, эта легенда мне тоже ведома.

— И… Что Вы думаете?

— Я верю, государь, что Лоэн-гэру действительно был Вашим предком.

— Вы… посвящены в тайну дэргов, — Годфруа непроизвольно перешел на шепот.

— Я знаю о ней. Взгляните на мой перстень, государь.

Сняв с руки, он передал украшение Хранителю Гроба Господня.

Это был массивное золотое кольцо с большим хризобериллом редкого для такого камня золотисто-зеленого цвета, украшенное гравировкой в виде переплетающихся змеев. Ошарашенный Годфруа поднял глаза.

— Вы… гэну? — тихо произнес он.

— Не называйте меня этим титулом, государь. Я не вправе претендовать на него ни по законам логрским, ибо в жилах моих течет людская кровь, ни по законам человеческим, ибо потомок Кхота не может занять трон вперед потомка славного Анх-орти, деда Лоэн-гэру. Я — Хранитель и не более того.

— Хранитель?.. Я много слышал о них, но никогда не встречал.

— Мы избегаем известности. Никто не должен знать о нашей настоящей миссии.

— Но почему?

…Крики… Жуткие, громкие крики. Хочется зажать руками уши, но это не помогает. И через ладони пронзительные вопли и горькие стоны достигнут мозга — от них не спрятаться нигде…

— Люди еще не готовы жить рядом с нами. Они будут бояться нас — и ненавидеть. Страх порождает ненависть, ненависть приводит к крови. В огне войны будут гибнуть все — и виноватые и невиновные.

— Я думал об этом, — горячо произнес Годфруа. — Нам, потомкам дэргов, нужно своё государство. Мы постепенно будем приучать людей к своему соседству. И когда всё откроется — это будет мощная сила, способная постоять за себя.

— Начнется всеобщая война. Нас не так много, мы не сможем выстоять против объединенной армии людей.

— Войны не будет. Никто не осмелится напасть, видя наше могущество. Мы возродим славу Логры, такой, какой она была во времена великого короля Артура.

— Государь, не судите о жизни по легендам и сказкам. Арх-тори на самом деле был не более чем разбойник, перебивший законную династию.

— Сэр…

— Это правда, государь! Она горька, но она — правда.

— А как же…

Годфруа запнулся. Повисла тягостная пауза.

Первым заговорил Гисборн.

— Легенды о великом короле и его безупречных рыцарях? Это всё придумано потом. Правда оказалась неудобной слишком для многих — и её постарались скрыть. Сейчас о том, как это было на самом деле, знают единицы.

— И… Мои предки тоже…

— Вам нечего стыдиться Ваших предков, государь. Анх-орти спас от разбойников Арх-тори Святой Грааль. Парс не совершал ничего недостойного. Он был очень честен и поэтому доверчив. Арх-тори сумел обмануть неопытного юношу и услал подальше от Камелота, потому что понял, что тот не будет его слушать, если узнает правду.

После долгого молчания Годфруа произнес.

— Хорошо, я верю вам, сэр Робер, поскольку вы рыцарь и Хранитель. Ну а вы мне — верите? Что я не разбойник и вор и хочу только добра моему народу?

— Верю, государь.

— Так не отказывайтесь помочь мне.