Собачий принц, стр. 54

— И лучше не откладывать твою женитьбу. — (Лицо Алана горело. Не от похоти ли вспыхнуло его лицо?) — Необходимо срочно обзавестись потомками. — Граф обернулся к слугам и приказал открыть двери. Тоска залаяла, Восторг скулил, молотя хвостом по стене. Слуги расступились, пропуская собак.

Алан дал слугам себя обуть и повел животных по винтовой лестнице наружу, где они могли бегать, — разумеется, под наблюдением.

Он присел на скамью. Снег, выпавший на прошлой неделе, растаял, но холод не отступил. Закрытое облаками небо напоминало кашу. Алан потер руки, стараясь согреть их. Заметивший это слуга принес рукавицы. Мягкая кроличья шерсть приятно согревала.

Ему представилась редкая возможность побыть в одиночестве. Лавастин уже занялся делами, Алан присоединится к нему, как только отведет собак в загон. Он закрыл глаза и представил себе Таллию, с пшеничными волосами, хрупкую, но никогда не сдающуюся. Он ее себе представлял недосягаемой, чистой, возвышенной, едва прикасающейся к куску хлеба, хотя на ее тарелке лежали деликатесы.

Ночью, лежа возле отца, он опять представил ее. Весь день он не переставал о ней думать. Мысль о возможности жениться на ней казалась невероятной.

Господь низвергает и возвышает.

На этой утешительной мысли он заснул.

Дождь и град стучат по брезентовым навесам. Его воинам не нужна крыша, чтобы переждать шторм, хотя под навесом сидеть удобнее. Но рабы без брезента перемрут. Другой вождь оставил бы их под ледяным дождем, полагая, что сильные выживут. Так избавляются от слабых. Но он не похож на других вождей.

Он прикасается к кольцу на груди, обводит его пальцами, вспоминая жест, сделанный ребенком в подвале Гентского собора. Он позволил этому ребенку уйти в память об Алане.

Рабы сидят в теплом дыму костра, разведенного под навесом с его разрешения. Один из них посмотрел на него, но быстро отвел взгляд, поняв, что привлек внимание хозяина.

— Почему ты так смотрел? — спрашивает он. В своих снах он выучил язык Мягкотелых.

Раб не отвечает. Другие рабы отводят глаза, стараясь сделаться меньше, незаметнее, притворяясь невидимыми, как духи воздуха, ветра и огня.

— Скажи, — приказывает он. Ветер треплет его шею, по спине, согнувшейся у открытого входа под брезентовый навес, барабанят мелкие льдинки.

— Прошу прощения, хозяин, — произносит раб, не поднимая головы, но в его голосе слышится ненависть.

Ты что-то увидел. — Ветер поет в ночи. При тусклом свете костра он видит, как рабы все как один опустили взоры, включая и того, с которым он разговаривал. Взгляд которого его привлек. — Я хочу это знать.

— Вы носите знак Круга Единства, хозяин, — говорит раб, зная, что неповиновение влечет за собой смерть. — Но Бога вы не почитаете.

Он прикасается к кольцу, проводя по нему пальцем, как то дитя в церковном подземелье.

— Я его не прячу.

— То, как вы прикоснулись к нему, хозяин, — голос человека наполняется какой-то силой, — это напомнило мне одного человека.

Кого-то, о ком этот раб не хотел бы говорить. В такой шторм ни одно судно не выйдет в море. Он вынуждает раба продолжать:

— Есть у тебя семья, как это обычно для вас?

— Нет, хозяин. — Раб дал выплеснуться ненависти. — Ваши убили их всех, всю семью. Они убили жену, сестер, даже моих бедных невинных детей.

— И все же ты служишь мне. — Этот Мягкотелый заинтересовал его. В нем есть огонь, может быть даже сила земли. Рабы, живущие е загонах Детей Скал, не многим отличаются от собак, но эти новые рабы, которых он вооружил дубинками, лучше кормил и одевал, происходят из южных земель, они думают, прежде чем лаять. Поэтому он считает, что от них есть прок.

— У меня нет выбора.

— Выбор есть — умереть. Раб качает головой:

— Вы носите кольцо, но вы не знаете Бога. Владычица ткет, а Господь обрезает нить, когда придет время. Не мы выбираем, когда умирать. Смерть приходит по их воле.

Он осматривает других рабов. Одна женщина, сидящая у края брезента, дрожит от холода, пока другой раб, заметив это, не меняется с ней местами. Через какое-то время худшее место занимает третий раб. Они помогают друг другу. Это и есть милосердие, о котором говорил Алан Хенриссон?

— Есть у тебя имя?

Раб медлит. Он не хочет называть себя. Другие, забыв притворяться тупыми и бессловесными, насторожились.Среди них нет тупых и бессловесных. Он тщательно их изучал.

Но раб молчит.

Он поднимает руку и расправляет когти.

— Меня зовут Отто, — решается раб. Среди людей прокатывается быстро затихающий шепот. Он чувствует их нервозность сквозь жар костра и холод штормового ветра.

—  У вас у всех есть имена?

К его удивлению, у всех. Они произносят их, один за другим, звук выходит из каждого осторожно, как вытягиваемая из раны стрела.

Значит, они все колдуны? Нет, просто они совсем другие. Они не Дети Скал. Они слабы, но они выживают, помогая друг другу.

Он прячет когти и отступает назад. Выйдя из-под навеса, он выпрямляется.

Он выходит навстречу ветру, не прячась от его ярости. Льдинки вонзаются в лицо, как тысячи ножей, посланных ветрами в ночной воздух.

Он вслушивается в голос ветра, в шорох льда, смутно различает силуэты пяти лодок, вытащенных на скалистый пляж. Из флота Хаконинов добавились две ладьи. Он видит своих солдат, спокойно пережидающих шторм, собак, сбившихся в кучу, похожую на груду камней.

Он вслушивается. Говорят, что на этом дальнем западном берегу во время зимнего прилива, когда шторм вздыбливает море и сушу, можно услышать голос драконов — Первоматерей, в древние дни сочетавшихся с живыми духами земли и давших жизнь его народу.

Но он слышит лишь голос ветра.

Часть третья

УЗОРЫ МУДРОСТИ

ЗИМНЕЕ НЕБО

Ясными ночами он видел звезды сквозь узорчатые стеклянные витражи. Лунные блики, рассеивая тьму ночного собора, танцевали на каменном полу.

В его памяти вдруг возник образ графини Хильдегарды и ее войска, ищущего прибежища у ворот. Это был обман зрения. Он видел то, чего хотел Кровавое Сердце. Разбитая армия графини была лишь иллюзией, созданной Кровавым Сердцем во время осады. Так Эйка проникли в город.

Лиат не поддавалась на такие трюки. Если бы он обладал ее способностями, он нашел бы способ избежать плена. Но он не обладал даром ясновидения. А его оковы, как и собаки, отнюдь не были иллюзорными.

От холода на глаза наворачивались слезы, он сдерживал их. Плакать позволено людям, но не собакам. Мужчина, не теряя достоинства, может плакать от горя, от гнева, от радости. Ему это теперь заказано.

Его взор затуманился. В ушах звучал гул, сводящий с ума. Надвигалась волна безумия.

Медленно он представил картины из жития Благословенного Дайсана. Он пытался нарисовать их в своем воображении уже не один день, неделю, месяц. Он не помнил, сколько это тянулось, но сейчас зима, а в то время, когда он командовал «Королевскими драконами», была весна.

Он представил себе большую усадьбу, в каких «драконы» часто квартировали во время разъездов по делам государства. К зиме урожай с полей будет убран, останутся только озимые. Соберут плоды с виноградников и садов. В погребах выстроятся бочки с яблоками, будет приготовлен сидр. Осенью забьют животных, мясом которых предстоит питаться до весны.

Этот дом не был предназначен для «драконов». Он выбрал его для себя, это его земля. У него ведь ничего не было, кроме знатного происхождения и оружия, небольшого табуна лошадей. Все остальное он получал как награду за службу. Иногда он получал подарки от женщин. Но и здесь он был осторожен, остерегаясь неприятных последствий.