Золотая Кастилия, стр. 11

Поскольку процессия, состоявшая из прибывших гостей и сопровождавших их лиц, двигалась крайне медленно, поклажа авантюристов прибыла раньше их, так что все было приведено в порядок прежде, чем они вошли в дом. Монбар наконец ушел в свою комнату, чтобы на некоторое время предаться отдыху, предоставив Филиппу позаботиться о прислуге.

Филипп с честью выполнил это щекотливое поручение. Прежде всего он отправился к офицеру — командиру почетной стражи, поставленной у дверей, горячо поблагодарил его и отпустил вместе с солдатами, отдав от имени его сиятельства кошелек, полный золота, для раздела между солдатами, которые удалились с радостными криками. После этого Филипп нанял повара, дворецкого, шестерых лакеев, двух помощников повара и четырех конюхов. Эти люди не должны были входить в комнаты, где могли находиться только доверенные слуги графа: Данник, Тихий Ветерок и Питриан. Они поступали в распоряжение Нардо, или Питриана, названного управляющим его сиятельства. Разобравшись таким образом с прислугой, Филипп велел привести лошадей, выбрал двенадцать лучших, которых тотчас поставил в конюшню. Молодой человек, успевший подумать обо всем, рассудил, что в данную минуту хорошо иметь под рукой лошадей. Питриан, Тихий Ветерок, Данник и Шелковинка были помещены в комнатах, находящихся рядом с комнатами Монбара и Филиппа, так чтобы они и днем и ночью, ежечасно могли общаться со своими мнимыми господами и в случае надобности поспешить к ним на помощь. Питриан получил строгий наказ никогда не ложиться спать, не осмотрев предварительно каждый уголок и закоулок в доме и не заперев на ключ в людских всю испанскую прислугу.

Все это заняло довольно много времени, и было уже около пяти часов вечера, когда Филипп наконец освободился и отправился к Монбару, перед которым подробно отчитался о проделанной работе. Монбар одобрил его действия, и оба в сопровождении Данника, переодевшегося камердинером, отправились на званый обед, устраиваемый губернатором в их честь.

— Мы только покажемся на этом пиршестве, — сказал Монбар. — Если бы я не боялся рассердить губернатора, расположение которого для нас крайне важно, я отказался бы; но так как мы не можем не присутствовать, нам надо воспользоваться этим случаем, чтобы прямо войти в нашу роль.

— То есть? — с недоумением спросил Филипп.

— То есть с завтрашнего дня мы вступаем в нашу должность, — не будем забывать, что мы присланы рассматривать отчеты интендантов. Работа наша продолжительна, ведь мы должны объехать самые важные города каждой колонии; вы понимаете мою мысль, друг мой?

— Вполне. Итак, мы отправимся в Гибралтар и в Мериду?

— Нам надлежит побывать всюду, где необходимо провести строгий контроль, — перебил Монбар, улыбаясь.

— Бедные испанцы! — прошептал Филипп.

— Вы жалеете их?

— Да, признаюсь, они так хорошо принимают нас.

— Не забудьте, однако, припрятать под камзол ваш кинжал.

— Будьте спокойны. Черт побери! Никогда не знаешь, что с тобой может случиться в следующую минуту.

— Данник, вели оседлать лошадей. Ты поедешь с нами в губернаторский дворец; мне не нужно предписывать тебе не зевать, не так ли?

Работник лукаво улыбнулся, поклонился и вышел.

Через несколько минут граф де л'Аталайя со своим личным секретарем и в сопровождении лакея и пажа ехал верхом по главной площади, направляясь к губернаторскому дворцу, где караул, завидев его, торжественно отдал ему честь.

ГЛАВА VII. Дуэнья

Прошло несколько дней. Флибустьеры продолжали мастерски разыгрывать свои роли. Делая вид, будто строго контролирует отчеты интендантов, Монбар сумел приобрести их уважение, спустив кое-кому с рук некоторые мелкие просчеты. Отделавшись дешевле, чем предполагали сначала, интенданты превозносили до небес мудрость, честность, а в особенности выдающиеся способности ревизора.

Флибустьер под предлогом того, что хочет видеть все собственными глазами — такова действительно была его цель, хотя и не с тем намерением, которое в нем предполагали, — не давал себе ни минуты покоя и беспрестанно ездил из Маракайбо в Гибралтар, из Гибралтара в Маракайбо, осматривая берег и собирая необходимые ему сведения в разговорах с губернатором, делая при этом вид, будто все услышанное не интересует его ни в малейшей степени.

В свою очередь Мигель Баск усиленно занимался измерениями и гидрографическими расчетами, которые приводили испанцев в восторг, потому что они основывали на этих Работах самые лестные надежды для коммерческой будущности колонии.

Филипп, не признаваясь Монбару в причинах, удерживавших его в Маракайбо, попросил у него позволения остаться в городе, чтобы, как он говорил, наблюдать за властями и иметь возможность при первой опасности уведомить своих товарищей. Флибустьер улыбнулся про себя этой просьбе и, не требуя более подробных объяснений, предоставил молодому человеку свободу действовать по собственному усмотрению, посоветовав ему соблюдать чрезвычайную осторожность и заметив, что малейшего неверного шага с его стороны будет достаточно для того, чтобы безвозвратно погубить успех предприятия.

Надо сказать, что положение молодого человека было чрезвычайно трудным. Дон Фернандо д'Авила принимал его очень любезно всякий раз, когда тот наносил ему визит; но достойный губернатор, хоть и нисколько не подозревая, кем в действительности был личный секретарь графа де л'Аталайя, тем не менее чутьем, свойственным ревнивцам и опекунам, угадал в нем влюбленного. Обращаясь с ним с самой очаровательной непринужденностью, с самым полным доверием, губернатор тем не менее держал себя до того церемонно, ограничивался вниманием таким холодным и сохранял всегда такую надменную, чисто кастильскую спесь, что всякая попытка сойтись ближе становилась невозможной, наталкиваясь на непреодолимую преграду этикета.

Филипп был взбешен; каждый раз, возвращаясь домой после безуспешного визита к губернатору, он предавался припадкам страшного гнева, которые казались бы смешны, если бы молодой человек, действительно влюбленный, не страдал так ужасно.

Дон Фернандо не представил свою питомицу флибустьерам по их приезде в Маракайбо; он держал ее взаперти в комнатах, которые за все время она покидала только раз, выезжая в плотно закрытом паланкине, окруженном толпой слуг, которые заняли улицу во всю ширину и таким образом сделали всякое общение невозможным. Правда, она постоянно посещала церковь, но входила туда в специальную дверь и оставалась в галерее с решеткой, где была совершенно невидима. Напрасно молодой человек, прекрасно знавший испанские обычаи, отправлялся в церковь раньше всех и становился возле чаши со святой водой. Он предлагал святую воду очаровательным женщинам, из которых многие улыбались ему, кокетливо приоткрывая мантильи, но их улыбки и призывные взгляды ничего не значили для него; та, которую он ждал, не являлась, и он удалялся со смертельной тоской в сердце, в полном отчаянии и, как все влюбленные, обманувшиеся в ожиданиях, составлял в голове самые безумные и совершенно невыполнимые планы.

Ломая себе голову над тем, что же ему делать, молодой человек наконец убедил себя, что донья Хуана не приехала в Маракайбо с доном Фернандо, что он отвез ее в Санто-Доминго; эта мысль настолько завладела им, что он решился, каковы бы ни были последствия, расспросить обо всем губернатора в тот же вечер на прогулке по Аламеде 6, где он думал его встретить.

Было около четырех часов пополудни. На прогулку не имело смысла отправляться раньше семи часов вечера; следовательно, у Филиппа было три часа, чтобы подготовиться к разговору с доном Фернандо. Но чем ближе был этот час, тем труднее казалось ему привести в исполнение свой план. Действительно, каким способом мог он выведать у человека, с которым был знаком едва четыре дня, где находится девушка, о существовании которой ему ничего не должно бы быть известно? Как воспримет дон Фернандо странные вопросы Филиппа? Какое право имеет молодой человек задавать все эти вопросы? Дело было серьезным, настолько серьезным, что молодой человек с унынием опустился на стул, скрестил руки на груди и был вынужден признаться в своем полном бессилии. Пробило семь часов. Филипп вскочил, будто от электрического удара, схватил шляпу и лихорадочно надел ее на голову.