Сакрамента, стр. 49

Как только разбили лагерь и расставили часовых, Луи Морэн приказал вести лошадей и мулов на водопой к реке вооруженным пеонам на случай нового нападения. Как устройство лагеря, так и водопой проводились под личным наблюдением начальника каравана, который считал своим долгом строго следить за всем, что могло способствовать, если не устранению, то хотя бы уменьшению опасности для его подопечных. И только покончив со всеми делами и поручив пеонам готовиться к ужину, француз решился, наконец, пойти к своим друзьям, собравшимся в палатке.

Он застал мужчин погруженными в глубокое раздумье, девушки тоже были непривычно грустны. Дерзкие нападения бандитов способны любого повергнуть в отчаяние, вот и у наших путешественников невольно возникли опасения, что им не удастся благополучно пройти через саванны. Из нанятых для конвоя пеонов одиннадцать были убиты, еще несколько человек настолько серьезно ранены, что еще очень не скоро смогут участвовать в сражениях. Поэтому и у пеонов был весьма удрученный вид. Они, по-видимому, догадывались, что так настойчиво преследующие их бандиты помимо ограбления замыслили еще что-то, и, по всей вероятности, будут снова и снова повторять налеты на караван. Страх невольно сковывал их сердца. Но, как известно, страх заразителен. Дон Гутьерре и его дочери помимо своей воли поддались настроению пеонов и тоже с замиранием сердца ждали грядущих бед. Только дон Мигуэль, Луи Морэн и четверо канадских охотников не теряли обычного присутствия духа. Дон Мигуэль и дон Луи потому, что знали своего противника, а канадцы — в силу выработавшейся у них за долгую жизнь в пустыне привычки к постоянным сражениям, от которых единственно они и получали удовлетворение.

Ужин был готов, и в палатке только и ждали прихода Луи Морэна, чтобы сесть за стол.

— Простите меня, я, кажется, заставил вас ждать, — сказал француз, опускаясь на пень, заменявший собою стул, — но я хотел сначала заняться делами, а потом уже отдохнуть. Теперь мы уже не в населенной местности, а в пустыне, — добавил он улыбаясь, — и поэтому должны строго соблюдать все необходимые в таких случаях предосторожности, иначе нас или перестреляют разбойники, или съедят хищные звери, ну, а ни то, ни другое мне, по крайней мере, вовсе не кажется соблазнительным.

Угнетенное настроение присутствующих, конечно, не могло укрыться от наблюдательного Луи Морэна, и он понял, что единственный способ вернуть им веру в благополучное завершение путешествия, это откровенно и честно объяснить им всю сложность их положения.

— Ваши слова не особенно утетешительны, сеньор дон Луис, — сказала Сакрамента, пытаясь улыбнуться.

— Сеньорита, — с беззаботным видом отвечал француз, — зато я сказал вам правду… Если бы передо мной были робкие барышни, я, по всей вероятности, утаил бы от них истинное положение вещей или, по крайней мере, постарался бы его приукрасить. Я всячески стремился бы успокоить их, мол, бояться нечего, и переход через пустыню будет не более, как приятной прогулкой, хотя и довольно продолжительной, но с вами, столь же храбрыми, сколь и прекрасными, я должен быть откровенным, и вы вправе были бы даже сердиться на меня, если бы я поступил иначе. До сих пор нам приходилось иметь дело с бандитами, которые, если бы даже мы и попали к ним в руки, не подвергли бы нас жестокой расправе. Я в этом убежден. Сейчас совсем иное дело… Мы можем в любую минуту оказаться в ловушке, устроенной краснокожими… и какими краснокожими! — добавил он. — Команчи, пауни, апачи — все они непримиримые враги белой расы, в особенности же апачи! Если мы попадем в руки этих индейцев, нас ждет не просто смерть, но еще и мучительная смерть со страшными пытками.

— Но ведь это же сущий ужас! — вскричала донна Жезюсита.

— Неужели вы не понимаете, что дон Луис хочет просто-напросто вас напугать, — сказал дон Гутьерре, делая французу знаки, которых последний упорно не хотел замечать.

— Господи ты мой, Боже! И не думаю никого пугать! — продолжал Морэн. — Я говорю истинную правду и даже, если хотите, до некоторой степени смягчаю краски, потому что в действительности все обстоит значительно серьезнее.

— Значит, мы пропали! — воскликнула донна Сакрамента, всплеснув руками.

— И да и нет. Все будет зависеть от нас самих, — невозмутимо отвечал француз. — Мы наверняка погибнем, если опустим руки и спасуем перед трудностями, но выйдем победителями, если станем мужественно противостоять всем опасностям.

— Мне кажется, — сказала Сакрамента, — что до сих пор вам не в чем было нас упрекнуть.

— Да, и это меня очень радует, но этого недостаточно, сеньорита. Для успешного завершения путешествия мы должны постараться внушить такую же надежду и вашим пеонам… Для этого надо, чтобы они всегда видели вас веселыми и беспечными… Ваше презрение к опасности заставит их устыдиться и заново обрести мужество.

— Что и говорить, это было бы прекрасно, — улыбаясь, возразила Сакрамента, — но, несмотря на все ваше желание сделать из нас героинь, я должна с прискорбием признаться, что мы страшно боимся краснокожих дикарей, о которых вы нам только что рассказали столько ужасов.

— Это вам только так кажется, сеньорита. Женщины по натуре гораздо более храбрые, нежели мужчины, хотя эта храбрость или, лучше сказать, волевые качества проявляются у них, главным образом, лишь в критические минуты.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — сказала Сакрамента. — Но зачем вы все это говорите?

— А вот зачем… Индейцам, при всей их храбрости и свирепости, почти никогда не удается выйти победителями, если они сталкиваются лицом к лицу с людьми отважными и решительными… Их тактика ведения войн сводится исключительно к внезапным нападениям да засадам. Поэтому для того, чтобы их победить, необходимо прежде всего проявлять бдительность и уметь разгадывать их хитроумные уловки.

— Ну, вот, сначала вы нас напугали, а теперь принялись усердно успокаивать, дон Луис.

— Нет, дона Сакрамента, я, как всегда, говорю только правду и называю вещи своими именами. Сакрамента лукаво улыбнулась.