Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2, стр. 62
— Пожалуй.
Кабатчик наполнил стаканы, чокнулся с посетителем, и оба выпили.
— Довольно пошутили, — сказал тогда дядя Звон, вылив себе на ладонь последнюю каплю водки, оставшуюся на дне его стакана, и растерев ее руками.
Эта замашка, признак особенной озабоченности в достойном кабатчике, не укрылась от внимания контрабандиста, с давних пор знакомого со всеми причудами дяди Звона.
— Так вы хотите знать, — продолжал он, — почему у меня отперто так рано поутру, хотя нет посетителей?
— Разумеется, хотел бы, если только это вам не противно. Я был бы в отчаянии втираться насильно, так сказать, в ваши дела. В настоящее время у каждого достаточно своих, не то чтобы еще соваться в чужие.
— Умно сказано, мой почтеннейший, но будьте покойны, ваш вопрос меня не смущает нисколько. Давно уже я отворяю мой кабак не ранее половины девятого или девяти, если же сегодня и сделал исключение, то единственно для вас.
— Для меня? Я не понимаю.
— А дело-то ясно: я вас ждал.
— Вы ждали меня сегодня утром, дядя Звон? — вскричал Оборотень. — Этого быть не может!
— Почему же?
— Да полчаса назад я сам во сне не видал, что буду у вас.
— Положим, однако на пути к Волчьей Яме вы увидали свет. Это понравилось вам тем менее, что с час назад дядя Бауман говорил с вами при встрече о засаде пруссаков у Черных Скал; конечно, вы тотчас велели товарищам ждать вас на дороге, а сами пришли сюда за сведениями. Не так ли было дело?
— Почти так, черт возьми! Но если вы не колдун и не…
— Шпион пруссаков, хотите вы сказать, — перебил кабатчик.
— Когда слово уже сказано, так не отрекаюсь.
— Ни я колдун, ни я шпион, друг любезный, просто француз, и хороший, смею уверить.
— Я всегда считал вас таким…
— Сохраните же доброе мнение обо мне, которого я стою; но в несчастной родине нашей много теперь происходит странного, почему не худо быть осмотрительным и постоянно настороже.
— А как же вы узнали в точности, что произошло?
— От мальчугана услышал в начале ночи.
— Сынишки моего?
— От него самого. Ведь вы поручили ему отвести господина Гартмана, моего благодетеля и благодетеля многих других, которые забыли про это теперь?
— Правда, вот как все идет на свете! Эх! — вскричал контрабандист, изо всей мочи ударив кулаком по выручке. — Прескверно все идет, вот оно что!
— Признаться, лучше идти бы могло, — философски возразил кабатчик, — господин Гартман слишком понадеялся на свои силы; в нескольких стах шагах отсюда у него подкосились ноги, и он упал на дорогу без чувств. Мальчуган, умница, не потерял головы, сейчас вспомнил обо мне, оставил Тома со слугою стеречь его, а сам бросился со всех ног сюда. Я спал мертвым сном; нужды нет, малый поднял такую песню, что я вскочил, схватился за ружье и отворил окно, с твердым намерением не щадить того, кто осмелился потревожить меня таким манером. Мальчуган, разумеется, тотчас назвался и попросил меня сойти вниз, остальное, вы угадываете. При имени господина Гартмана я едва дал себе время натянуть брюки и пустился что было духу к нему на помощь. Взяли мы его на руки и принесли сюда, где он вскоре, к великой моей радости, пришел в себя.
— Спасибо за это доброе дело, дядя Звон, — сказал Оборотень с чувством.
— Не принимаю вашей благодарности, старый товарищ; я только долг свой исполнил. Ведь я душой и телом принадлежу господину Гартману. Не будь его, никогда бы мне не уйти… все равно от чего бы ни было, а ему я обязан так, как и представить себе трудно. Если понадобится ему, чтобы я пролил последнюю каплю крови, я с радостью пожертвую собою, и все еще буду считать себя в долгу у него, вот что!
— Но где же он теперь?
— В безопасности, в одном из наших старых тайников для контрабанды.
— Прекрасно, однако, пруссаки тонкие бестии.
— Что мне было делать? Он не мог шагу ступить, поневоле пришлось дать ему несколько часов отдыха, чтобы прийти в себя.
— Правда, лишь бы он скорее оправился настолько, чтоб быть в состоянии продолжать путь.
— Вот увидите сам.
— Впрочем, здесь ему лучше, чем где-либо.
— Особенно в отношении безопасности.
— Как так?
— Ведь дядя Бауман исполнил мое поручение.
— Какое?
— Он предупредил вас, что пруссаки сидят в засаде у Черных Скал.
— Он говорил, но мне это показалось чересчур нелепо, и я не поверил.
— А все-таки пришли ко мне разведывать.
— Во время войны особенно надо опасаться того, что, кажется всего нелепее. Так я и поступил.
— Это первое рассуждение, друг любезный, нас в тупик не поставишь. Как нелепо это ни кажется, однако дядя Бауман сказал правду, и засада действительно существует, хотя, собственно говоря, засадою этого называть не следовало бы. Дело в том, что вот уже два дня, как тут стоит пятьсот человек.
— Пятьсот человек, тьфу ты пропасть!
— Я знаю наверно, что не меньше, друг любезный. Мне ли не знать? Они то и дело ходят сюда и от меня не скрываются. Оттого мне все известно, то есть я узнал причину их пребывания в Черных Скалах и чего они ожидают.
— И скажете мне?
— Еще бы не сказать, когда для того, чтобы предупредить вас, я нарочно осветил свой домишко, словно маяк.
— Говорите же, я слушаю.
— Нет, друг любезный, этого так сделать нельзя, тут воздуха больно много вокруг.
— Как же быть?
— Дело просто. Кликните товарищей, а как скоро они войдут, я запру дверь, и мы можем тогда говорить на свободе.
— Не возбудит ли подозрений, что дом заперт?
— Не тревожьтесь, пруссаки видеть его не могут из своего стана; они знают, что я никогда не отпираю ранее девяти, потому и являются только около десяти или одиннадцати часов.
— Значит, об этом заботиться нечего. — Оборотень стал в дверях и свистнул известным образом. Через несколько минут подошли три волонтера.
— Кстати, — спросил Оборотень, — как же пруссаки не пытались остановить меня, если они уже целых двое суток скрываются в Черных Скалах?
Кабатчик засмеялся.
— Потому что вы шли в город, — ответил он, — если б вы направлялись к горам, они тотчас бы и цапнули вас за ворот или, пожалуй, издали пошли за вами вслед.
— Ого! Это что значит? — сказал Оборотень задумчиво.
— Узнаете сейчас, но сперва запремся со всех сторон, — ответил кабатчик.
ГЛАВА XVIII
Дядя Звон обрисовывается
Благодаря дяде Звону дом, минуту назад оживленный, вскоре представлялся снаружи одною темною и безмолвною массой, где все было погружено в глубокий сон.
Кабатчик провел своих посетителей во внутреннюю комнату нижнего жилья, где никаким образом нельзя было ни видеть, ни слышать их, разве только они стали бы кричать как оголтелые.
Приняв эти меры, достойный кабатчик сообразил, что его посетители, должно быть, проголодались, и в горле у них пересохло после утомительной ночи. Он поспешно поставил перед ними на стол вина, пива, водки, собрал еще кое-какие съестные припасы, нарезал хлеба, ветчины и стал усердно приглашать гостей оказать ему честь.
Надо отдать волонтерам справедливость, они не заставили себя просить, только соблюли долг вежливости, насколько нашли нужным, чтобы в собственных глазах сохранить приличие, и сильное произвели нападение на закуску, в которой нуждались на самом деле.
Осмотревшись вокруг с довольным видом, чтобы удостовериться, все ли в порядке, хозяин уже раскрывал рот, вероятно для объяснения, которого Оборотень требовал от него все время, когда контрабандист взял его за руку.
Кабатчик обернулся с изумлением и поглядел на него вопросительно.
— Простите, дядя Звон, — сказал контрабандист, — ведь вы понимаете мое беспокойство и не посетуете на него?
— О чем речь?
— О ком, хотите вы сказать?
— Положим, товарищ, а дальше что?
— Дальше я спрошу о господине Гартмане.
— Он отдыхает, при нем Франц, мальчуган и Том; последний караулит, другие ходят за ним. Повторяю вам, он в безопасности и пруссаки, при всей своей пронырливости, с самим чертом в вожатых, не отыскали бы его, так хорошо он спрятан. Успокоились ли вы теперь?