Пограничные бродяги, стр. 50

— О-о! — воскликнул молодой человек, в отчаянии закрывая лицо руками.

— Идемте, — снова сказал Транкиль.

Чистое Сердце внимательно и с полным хладнокровием следил за этой странной сценой.

— Одну минуту! — ответил он и, сделав шаг вперед, положил руку на плечо Ягуара.

Последний поднял голову.

— Что вам нужно? — спросил он подошедшего.

— Выслушайте меня, senor caballero, — сказал Чистое Сердце серьезным тоном. — Какое-то тайное предчувствие подсказывает мне, что поведение ваше вовсе не так уж предосудительно, как можно думать, и что наступит время, когда вы получите возможность оправдаться в глазах общества.

— О! Если бы я только мог свободно говорить в настоящую минуту.

— Когда же сочтете вы возможным для себя нарушить свое молчание?

— Откуда я могу это знать? Все зависит от обстоятельств, изменить которые я не в силах.

— Таким образом, вы не в состоянии указать определенный срок?

— Вот именно: я связан клятвой, которую не считаю себя вправе нарушить.

— Хорошо, но обещайте мне только одно.

— Что же именно?

— Не посягать на жизнь капитана Мелендеса.

Ягуар, по-видимому, колебался.

— Ну? — спросил его Чистое Сердце.

— Я сделаю все, чтобы отвратить его гибель.

— Благодарю вас! — и, обращаясь к неподвижно стоявшему рядом с ним Транкилю, Чистое Сердце сказал ему:

— Садитесь-ка опять, compadre, на ваше место ужинать с этим молодым человеком и не держите в сердце никакой задней мысли: я вам за него ручаюсь. Если в двухмесячный срок он не даст вам удовлетворительного объяснения своего образа действий, то это будет сделано мною как человеком, не связанным никакой клятвой, — я посвящу вас в эту необъяснимую пока тайну.

Ягуар вздрогнул и внимательно посмотрел на Чистое Сердце, спокойно наблюдавшего за выражением лица охотника.

Канадец некоторое время находился в нерешительности, но в конце концов возвратился на свое прежнее место у костра, бормоча вполголоса:

— Ладно, подождем два месяца, — и затем громко добавил: — Но я буду следить за его действиями.

ГЛАВА XXVI. Гонец

Капитан Мелендес принимал все меры, чтобы поскорее миновать опасное ущелье, неподалеку от которого он стоял на биваке. Сознавая всю важность лежавшей на нем задачи, он не хотел допускать ни малейшей беспечности или нерадивости, способных навлечь беду, за которую его стали бы упрекать впоследствии. Деньги, нагруженные на мулов, предназначались для важной цели: мексиканское правительство сильно нуждалось в этой сумме и потому ожидало ее с нетерпением. Капитан отлично сознавал, что на него падет вся ответственность, если караван подвергнется нападению пограничных бродяг.

Тревога и беспокойство молодого офицера возрастали с каждой минутой. Очевидное предательство со стороны отца Антонио придавало тревоге капитана особую силу, заставляя его подозревать измену. Не зная, откуда может прийти опасность, Мелендес чувствовал, однако, ее приближение, понимал, что она может нагрянуть с минуты на минуту, и каждое мгновение ожидал ее страшного натиска.

Тайное предчувствие грядущей беды, таившееся в глубине его сердца, привело капитана в состояние сильного возбуждения.

Положение молодого офицера было незавидным, и он готов был дорого заплатить, чтобы только из него выпутаться, предпочитая встретиться с опасностью лицом к лицу, чем быть все время наготове, не видя перед собой никакого врага.

Ввиду всего этого наш герой удвоил бдительность, тщательно исследуя окрестности, лично присутствуя при навьючивании мулов. В случае внезапной атаки эти животные, привязанные друг к другу, должны были поместиться в середине каре, составленного из самых преданных и энергичных солдат отряда.

Задолго до восхода солнца капитан, сон которого все время нарушался тревожными сновидениями, покинул свое жесткое ложе из шкур и попон, на котором он тщетно пытался хоть немного отдохнуть, но нервное возбуждение делало всякий отдых немыслимым для него.

Тогда он принялся расхаживать большими шагами взад и вперед по небольшой площадке, оставленной свободною в центре лагеря, чувствуя невольную зависть к солдатам, которые спали тихим и безмятежным сном, завернувшись в свои сарапе.

Между тем мало-помалу занимался рассвет. Сова, утренний крик которой возвещает близость солнечного восхода, уже принялась издавать свои грустные звуки. Капитан толкнул ногою старшего погонщика, спавшего возле костра, и разбудил его. Малый принялся протирать глаза и затем, окончательно стряхнув с себя сон и приведя в порядок мысли, подавил зевоту и произнес:

— Капитан, какая муха вас укусила, что вы ни с того ни с сего будите меня в такую рань? Смотрите, едва занимается заря. Дайте мне поспать еще часочек. Мне снился прекрасный сон, я постараюсь его досмотреть. Поспать вволю — большое наслаждение.

Капитан невольно улыбнулся при этих словах погонщика. Тем не менее он не счел возможным исполнить его просьбу, так как серьезность положения не позволяла терять времени попусту.

— Живее! Живее! Ради Бога! — вскричал капитан. — Подумайте о том, что мы еще не добрались до Рио-Секо и что если мы хотим совершить этот опасный переход до вечера, то должны торопиться.

— Совершенно верно, — ответил погонщик, успевший подняться на ноги, свежий и бодрый, как человек, пробудившийся от сна час тому назад, — вы уж извините меня, капитан. Мне и самому неприятна будет всякая дурная встреча: закон налагает на меня ответственность за целостность порученного мне груза, и если случится несчастье, я и моя семья пойдем по миру.

— Правда, я и забыл об этом условии.

— Что же тут удивительного! Ведь вас оно не касается, тогда как у меня ни на минуту не выходит из головы, и я клянусь вам, капитан, что, взявшись за это опасное дело, я уже имел множество причин раскаяться в своем поступке. У меня какое-то дурное предчувствие, что вряд ли мы совершим переход через эти проклятые горы целыми и невредимыми.

— Ну, что это еще за глупости? С вами идет сильный конвой. Чего вам опасаться?

— Я прекрасно все это понимаю, но тем не менее вполне убежден в том, что предчувствие мое меня не обманывает и что это путешествие будет для меня роковым.

Хотя у офицера тоже были все основания тревожиться, однако он не находил возможным проявлять свое беспокойство перед погонщиком — он считал необходимым возвратить ему мужество, которое тот готов был утратить.

— Да вы просто с ума сошли! — вскричал он. — Выкиньте из головы эти вздорные мысли, засевшие в вашем отяжелевшем мозгу.

Погонщик покачал головой с серьезным видом.

— Смейтесь, если вам угодно, капитан, над моими мыслями, — ответил он, — вы человек ученый и, разумеется, считаете суеверия предрассудком, не веря ни во что. А я, бедный невежественный индеец, принадлежу к людям, верующим во все то, чему верили мои предки. Отсюда вы можете сделать заключение, что даже те индейцы, которые затронуты цивилизацией, имеют слишком твердую голову для того, чтобы проникнуться вашими идеями.

— В таком случае объясните же мне, — возразил капитан, желавший окончить этот спор, не задевая самолюбия погонщика, — что именно побуждает вас думать, будто путешествие наше кончится неблагополучно? Вы не такой человек, чтобы пугаться своей тени, знаком я с вами давно и вполне уверен в вашей непоколебимой смелости.

— Спасибо на добром слове, капитан. Да, я храбр и не однажды доказывал это на деле, но все это было тогда, когда я ясно видел опасность, а не имел дело с чем-то сверхъестественным.

Капитан нетерпеливо покусывал свои усы, слушая утомительную болтовню погонщика, но, зная его как человека, не способного тратить время попусту и твердого в своих убеждениях, он решил выслушать его до конца.

Молодой человек умерил свое нетерпение и холодно спросил:

— Наверно, вы видели дурное предзнаменование незадолго до того как отправиться в путь?