Перст Божий, стр. 32

— Мы только обороняемся: вспомните о западне в Марфильском ущелье!

— Не я устраивал ее!

— Не стану спорить; но все же вы допустили ее; а асиенда дель-Пальмар, на которую вы пробовали напасть?

— Я не знаю, на что вы намекаете. Я, в свою очередь, тоже буду откровенен с вами, сеньор дон Торрибио. Вы полагаете, что я верю в ваши добрые намерения, о которых вы говорите так красноречиво; вы просто выдумали предлог, чтобы явиться сюда; неужели вы думаете, что я не знаю ваших проделок?

— Что вы хотите этим сказать?

— Я знаю, что вы проживаете скрыто в Уресе уже шесть дней. Ради какой цели? Я догадываюсь. Но смотрите, берегитесь, чтобы мои предположения на перешли в уверенность.

— Вы угрожаете мне, сеньор?

— Может быть, отвечу и я вам. Но помните, что между нами всякое примирение невозможно: вас и всех ваших друзей я всегда буду считать своими врагами. Знайте, что я неусыпно буду следить за каждым вашим шагом и расстрою все ваши проекты, направленные как против меня, так и против известных особ моего семейства, на которых вы осмелились обратить ваше особенное внимание.

— Это уж слишком, сеньор! Подобные намеки я считаю за оскорбление как лично себя, так и для той особы, которую я глубоко уважаю. Раз вы объявляете войну, — хорошо, мы принимаем вызов. Мы сделали последнюю попытку удержать вас на краю бездны. Теперь пеняйте сами на себя!

— Давно бы так; наконец-то мы поняли друг друга, сеньор дон Торрибио де Ньеблас! Возвращайтесь-ка к вашему другу, дону Порфирио Сандос, и передайте ему наш разговор: я не желаю принимать его милостей, а равно и сам не дам ему пощады. Что же касается вашего путешествия в Урес ради секретной цели, — вы ее не добьетесь.

— Довольно, сеньор, я удаляюсь! — ответил молодой человек с язвительной улыбкой.

— Так прощайте же, сеньор дон Торрибио, — сказал губернатор и добавил с сарказмом: — Поверьте мне, самое лучшее, если вы последуете моему совету — убраться подобру-поздорову в двадцать четыре часа. Предупреждаю вас, что по истечении этого срока ваше пребывание здесь подвергается опасности!

— Я уеду, когда мне заблагорассудится, сеньор, — гордо ответил молодой человек. — Ничто не может ускорить или задержать моего отъезда! Прощайте, дон Мануэль де Линарес! Помните, что я вам предлагал мир, и вы сами отвергли его!

Губернатор пожал плечами. Дон Торрибио вышел.

— Позвать сюда дона Кристобаля Паломбо! — распорядился дон Мануэль.

— Нельзя терять ни минуты, — проговорил он, оставшись один, — эти черти разузнали все неизвестно, какими путями. Выбора для меня не может быть. Надо действовать решительно — иначе, я погиб! Что же касается прекрасного юноши, влюбленного в мою воспитанницу, то я выслежу его, голубчика. Но не лучше было бы… нет, еще не поздно! Что бы там ни было, доведем дело до конца. Слава Богу, я еще не побежден!

В эту минуту в кабинет вошел дон Кристобаль.

— А, — сказал губернатор, повернувшись к нему, — теперь мы одни, мне много о чем надо переговорить с вами!

ГЛАВА XII. В которой Лукас Мендес является в новом свете

Дон Мануэль де Линарес со страхом следил, как все восставало против него. Его разговор с доном Торрибио де Ньебласом нанес ему последний удар, убедив в том, что его враги не только не считали себя побежденными, но, напротив, готовы были объявить ему открытую войну; они вывели на свет все его козни, обнаружили его заговоры и, конечно, им были известны остальные темные дела его.

К тому же, они должны были чувствовать за собой большую силу, раз дон Торрибио позволил себе так нахально явиться к нему во дворец.

Им овладел невыразимый страх. Только надежда на мщение спасла его от припадков бешенства, угрожавших ежеминутно его жизни.

Когда дон Мануэль пришел в себя и хладнокровно подумал о своем положении, он сознался, что оно оказывалось почти безвыходным; но, со свойственным ему упрямством, составлявшим отличительную черту его характера, он решил действовать с новой энергией.

Немедленно созвав своих верных сообщников, Наранху, дона Кристобаля Паломбо, дона Бальтасара Турпида и прочих, он принялся за дело.

Состоялся совет, на который был приглашен Лукас Мендес в качестве секретаря. На этом совете решили, что губернатор сбросит маску и открыто станет домогаться исполнения своих революционных проектов. Платеадос рассчитывали на свои силы благодаря своим обширным связям и ловким сообщникам, чтобы объявить войну мексиканскому правительству и принудить его войти с ним в соглашение.

Три дня спустя со всех сторон Соноры начали сходиться войска к Уресу. Город оживился и наполнился людьми; вскоре собралось около четырех тысяч человек пехоты и артиллерии, прекрасно вооруженных и снабженных всевозможными припасами.

Между жителями распространился слух, что это приготовление к войне с индейцами; и все радовались возможности расправиться с непримиримыми врагами.

Каково же было их изумление и беспокойство, когда утром через два дня они увидели, что войска вступили к ним в город, переполнили все кварталы и с барабанами и музыкой во главе выстроились на главной площади перед дворцом губернатора, а артиллерия заняла все улицы, с заряженными пушками и зажженными фитилями.

Через десять минут с треском раскрылись дворцовые ворота и показался губернатор верхом на великолепной лошади, в полной генеральской форме в сопровождении блестящего штаба.

Войска, повинуясь команде, двинулись со всех сторон, образовав огромный непроницаемый круг, среди которого очутился губернатор со своим штабом.

Губернатор после громкого приветствия солдат подал знак к молчанию, и, развернув бумагу, которую держал в руке, собрался приступить к чтению. Вдруг дон Кристобаль Паломбо, гарцевавший недалеко от него в адъютантском костюме, нагнулся к нему и быстро сказал ему на ухо несколько слов.

Губернатор поднял голову и посмотрел с беспокойством вокруг себя.

— Это правда! — проговорил он. Потом, обратясь к одному из командующих офицеров, прибавил: — Полковник, кажется, здесь не все войска?

— Действительно, сеньор губернатор, — ответил офицер, кланяясь, — не хватает одного полка кавалеристов, двух рот артиллеристов и одного пехотного батальона. Но зато нам удалось завербовать все гражданские корпуса, они налицо, все без исключения.

— Да, я знаю. Но почему те не явились? Кажется, вам был отдан приказ по этому поводу, полковник?

— Все, что зависело от меня, я исполнил по приказанию вашего превосходительства. Я явился в казармы с…

— Говорите короче, кабальеро; нам некогда выслушивать длинные речи! — резко прервал его губернатор.

— Извольте! Скажу в двух словах: они не хотели даже выслушать меня, казарму заперли, а полковник отказался принять меня.

— Хорошо, кабальеро; мы потом посчитаемся с ними. Затем губернатор принялся за чтение бумаги. Содержание ее состояло в подстрекательстве к гражданской войне; правительство представлялось в ужасных красках: обвинялось во взяточничестве, деспотизме и проч., оплакивалась несчастная страна, терпевшая столь постыдное иго. Губернатор воззвал ко всем добрым гражданам, чтобы они постояли за свою свободу; им обещались золотые горы, если они соединятся под знаменами человека, который клялся возвратить им свободу и наградить их всеми благами мира. Много еще чего говорилось в этой бумаге; но все эти напыщенные фразы годны были лишь для того, чтобы ими заткнуть рот дуракам, поверившим этому пустозвонству.

Солдаты выслушали многословную речь с примерным терпением, конечно, не поняв ни одного слова. Но как только чтение было окончено, со всех сторон раздались громкие восклицания. Тут же, как было заранее условлено, дон Мануэль де Линарес был провозглашен президентом республики трех штатов, спасителем отечества и диктатором; мексиканское же правительство поставили вне закона, как это практиковалось при каждом пронунсиаменто: мексиканцы очень опытны в этих делах.