Меткая Пуля, стр. 7

Трое наших путешественников, вероятно, долго еще оставались бы погружены в тихое наслаждение послеобеденного отдыха, когда со стороны реки внезапно послышался легкий шум, заставивший их вернуться к действительности.

— Что это? — спросил граф, сбивая ногтем пепел со своей сигары.

Меткая Пуля вскочил, скользнул в кусты, посмотрел с минуту и небрежно вернулся на свое место.

— Ничего, — сказал он, — два каймана возятся в иле.

— А! — отозвался граф.

Наступила минута молчания, во время которой охотник прикидывал в уме длину тени, отбрасываемой на землю деревьями.

— Уже за полдень, — наконец сказал он.

— Вы полагаете? — спросил молодой человек.

— Не полагаю, а знаю точно, граф. Де Болье сел.

— Любезный друг, — обратился он к Меткой Пуле, — сколько раз я просил, чтобы вы не называли меня ни графом, ни господином де Болье, мы здесь не в Париже, черт возьми!

Не в Сен-Жерменском предместье! Какой смысл уединяться среди этой величественной природы, если аристократические титулы преследуют меня даже здесь? Что Ивон величает меня сиятельством, это понятно, он старый слуга и отделаться от укоренившейся привычки ему чересчур трудно. Но вы же совсем другое дело, вы — мой друг, мой товарищ. Называйте меня Шарлем или Эдуардом, как заблагорассудится, но отбросьте, пожалуйста, все титулы, разговаривая со мной.

— Хорошо, — ответил охотник, — я постараюсь, граф.

— Опять, черт возьми! — вскричал молодой человек со смехом. — Вот что надо сделать: если вам так трудно звать меня по имени, то называйте меня тем прозвищем, которое дали мне индейцы.

— О, как можно! — вскричал охотник.

— Какое же прозвище дали они мне, Меткая Пуля? Признаться, что-то я не припомню.

— Я никогда не осмелюсь, граф…

— Что такое?

— Эдуард, я хотел сказать.

— Так-то лучше, — с улыбкой похвалил де Болье, — но я все-таки хочу знать свое прозвище.

— Они назвали вас Стеклянным Глазом.

— Стеклянным Глазом? — повторил молодой человек и расхохотался. — Только индейцы способны на такие выдумки.

— О! — возразил охотник. — Индейцы вовсе не таковы, какими вы их считаете. Они хитры как черти.

— Полноте, Меткая Пуля, я всегда подозревал, что краснокожие — ваша слабость.

— Но ведь я их отъявленный враг; я сражаюсь с ними больше сорока лет.

— Потому-то именно, что вы их отъявленный враг и что сражаетесь с ними более сорока лет, вы и отстаиваете их.

— Я? Да как же это? — изумился охотник такому неожиданному выводу.

— По очень простой причине: никто не хочет бороться с недостойным врагом, следовательно, вполне естественно, что вы стараетесь возвысить тех, с кем сражаетесь всю жизнь.

Охотник покачал головой.

— Хорошо узнать краснокожих, — сказал он с задумчивым видом, — можно только по прошествии многих лет; они хитры, как двуутробки из их лесов, осторожны, как змеи, и храбры, как ягуары. Вы не будете презирать их, когда проведете здесь несколько лет.

— Сохрани Бог, дружище! — с живостью воскликнул граф. — Я рассчитываю расстаться с прериями до истечения года. Я предпочитаю цивилизованную жизнь, мне нужен Париж с его бульварами, его оперой, его балами и пирами. Нет, нет, жизнь в пустыне не по мне!

Охотник опять покачал головой и возразил грустным тоном, который невольно тронул молодого человека, тем более что Меткая Пуля скорее как бы рассуждал сам с собой, чем отвечал на слова графа:

— Да, так всегда говорят европейцы, приезжая в эти края, они скучают по цивилизованной жизни, пустыня им не нужна. Но когда вдыхаешь душистый воздух прерий, когда долгие ночи прислушиваешься к шепоту ветра в вековых деревьях и вою диких зверей в девственных лесах, когда бродишь по неизведанным тропинкам бескрайних, когда восхищаешься величественной природой, в которой нет ничего искусственного, где перст Божий запечатлен на каждом шагу неизгладимыми чертами, когда присутствуешь при дивном зрелище, которое ежеминутно представляется взору, — тогда начинаешь мало-помалу привязываться к этому неизвестному миру, полному тайн и загадочных, внезапных перемен; перед твоими глазами раскрывается Истина, ты становишься верующим, отбрасываешь ложь цивилизации и, понемногу преобразованный, вдыхая всей грудью чистый воздух лесов и гор, испытываешь неведомые доселе ощущения душевного блаженства, упоительной неги и, не признавая другого властелина кроме Бога, перед которым сознаешь себя таким ничтожным, забываешь все, чтобы жить до конца своего века жизнью кочевника и навеки оставаться в пустыне, потому что только там чувствуешь себя свободным, счастливым — словом, человеком… О, граф! Говорите что хотите, а прерия вас уже захватила, вы вкусили ее радости и ее страдания, больше она вас не выпустит. Не скоро вы увидите снова вашу Францию и Париж… Прерия удержит вас против вашей воли.

Молодой человек с волнением, в котором не мог дать себе отчета, выслушал страстную речь охотника. В глубине души он сознавал, что, невзирая на преувеличение, охотник был прав, и пугался мысли, что вынужден признать его суждение верным.

Не зная, что ответить, молча признавая себя побежденным, граф круто переменил тему разговора.

— Гм! Так, по-вашему, теперь первый час, любезный друг? — осведомился он.

— Около четверти первого, — ответил охотник. Граф поглядел на часы.

— Верно, — заметил он.

— О! — возразил охотник, указывая на солнце. — Вот единственные верные часы, они не бегут и не отстают, так как их ставит Господь.

Молодой человек утвердительно кивнул головой.

— Что же, нам пора в путь? — спросил он.

— С какой стати нам отправляться сейчас? — возразил канадец. — Никто нас не гонит.

— Правда… А вы уверены, что мы не сбились с дороги?

— Сбились с дороги?! — вскричал охотник, подпрыгнув от изумления, почти от гнева. — Нет, нет! Это невозможно! Ручаюсь вам, что уже через неделю мы будем у озера Итаска.

— Из этого озера действительно вытекает Миссисипи?

— Да, из этого озера, чтобы там ни говорили, а Миссури — только главный ее приток. Ученые сделали бы лучше, если бы сами удостоверились, прежде чем утверждать, что Миссисипи и Миссури — две разные реки.