Курумилла, стр. 48
Валентин и дон Луи отлично понимали, что упрекать индейца в жестоком поступке бесполезно, он все равно не понял бы их. Они ничего не сказали.
Анжела, несмотря на настойчивость графа, не согласилась, чтобы он проводил ее до дому, и ушла, шепнув ему на прощание:
— Берегитесь завтрашнего дня!
— Ну, — сказал граф, опускаясь в кресло, — кажется, завтра конец… Тем лучше. Только тот, кто меня захватит в плен, дорого поплатится за это.
На другой день волонтеры послали к генералу депутатов. Тот по своему обыкновению рассыпался перед ними во всевозможных обещаниях и уверениях. Депутаты потребовали решительного ответа. Тогда дон Себастьян, у которого уже давно был готов план уничтожения волонтеров, внезапно переменил тон, отослал депутатов обратно и приказал дожидаться ответа.
Депутаты были вне себя от этого вероломного поступка генерала и не могли простить себе, что доверились такому человеку.
Волонтеры с нетерпением ожидали ответа. Когда депутаты передали им свой разговор с генералом Гверреро, раздражение достигло последних пределов… Все требовали дать бой.
Командир батальона не знал, что делать.
— Велите составить каре, — сказал ему граф.
Приказание было выполнено.
Граф встал посреди войска и поднял руку. Все смолкли, понимая торжественность этой минуты.
Но граф колебался. За себя лично он не боялся, но понимал, что это сражение должно было решить участь всего затеянного дела…
— Граф, — обратился к нему один из офицеров, — вы колеблетесь. Зачем же было приезжать? Не вы ли взяли Эрмосильо?
Это колкое замечание смутило графа.
— Нет, — вскричал он, — я не колеблюсь! Но, друзья мои, обдумайте ваш поступок, пока еще не поздно… Подумайте о том, что вы будете лишены покровительства закона, если обнажите шпагу. Что хотите вы?
— Битвы, битвы! — вскричали волонтеры с энтузиазмом. Тогда граф обнажил свою шпагу и взмахнул ею над головой.
— Вы непременно хотите сразиться?
— Да, да!
— Вперед! Да здравствует Франция!
— Да здравствует Франция! — вторили волонтеры. Батальон, разделившись на четыре роты, направился к казармам мексиканцев.
К несчастью, как мы уже сказали раньше, среди французов поселился раздор. Многие из них шли неохотно, из одного лишь чувства товарищества.
Командир батальона, несмотря на всю храбрость, не был достаточно решителен для такого дела. Граф чувствовал, что совершил промах, отказавшись от командования.
Батальон подошел к казармам с трех сторон.
Генерал Гверреро принял все меры предосторожности: он заперся в казармах с тремястами пехотинцами. В соседние дома он также послал сильное подкрепление. Кругом стояли пушки.
Французов было всего-навсего человек триста, половина из них были окончательно обескуражены. Мексиканцев — две тысячи.
Борьба была отчаянная. Ядра мексиканских пушек вырывали из неприятельского войска целые ряды, но несмотря на это французы продвигались вперед. Во главе войска ехал граф. Одной рукой он держал винтовку, другой, — обнаженную шпагу. Пули со свистом пролетали над головой.
— Вперед, вперед! — раздавался его могучий голос.
Но командир батальона, который должен был подойти с другой стороны, совсем растерялся и велел отступать: действительно, потери в его роте были особенно значительны.
Напрасно старался граф собрать разбежавшихся.
Тут он опять вспомнил про свою ошибку.
«Боже! — думал он. — Зачем я отказался от командования!»
Вдруг неприятельские пушки перестали стрелять. Оказалось, что все артиллеристы убиты.
— Вперед! В штыки! — закричал граф и бросился вперед в сопровождении Валентина и Курумиллы, которые ни на минуту не оставляли его одного в опасности. Человек двадцать волонтеров кинулись за ними.
Граф устремился на неприятельскую стену и вскарабкался на нее.
— Вперед, вперед! — кричал он.
Шляпа, простреленная пулями, слетела с его головы. Платье было изорвано штыками. Французов было слишком мало, они вынуждены были отступить, но они отступали, как львы, шаг за шагом, лицом к неприятелю, не переставая сражаться.
Слезы гнева хлынули из глаз графа. Он хотел умереть и бросался в самые опасные места, но двое друзей защищали его от смертельных ударов.
Граф разломал свою шпагу. Он кинул гневный взгляд на врагов, которых сумел бы победить, если бы его не покинули.
Валентин и Курумилла увлекли его к гавани. Но злой рок преследовал графа: корабль, на котором они прибыли, снялся с якоря. Бегство стало невозможно.
Тогда побежденные друзья вспомнили, что они могут найти приют в доме французского агента.
Сеньор Паво сообщил, что все французы, которые отдадут оружие в его руки, найдут покровительство в его доме.
Граф вошел в дом и в изнеможении упал на стул. Казалось, он потерял способность понимать, что творится вокруг него.
— Будет ли спасен граф в вашем доме, сеньор дон Паво? — спросил Валентин.
Мексиканец как-то загадочно посмотрел на охотника и не отвечал.
— Пожалуйста, без уверток, сеньор. Отвечайте прямо на мой вопрос… Иначе мы снова начнем сражение.
Больше нельзя было медлить с ответом.
— Господа! — твердо сказал дон Паво. — Клянусь честью, жизнь графа Пребуа-Крансе вне опасности.
— Мы запишем ваши слова, — заметил Валентин.
Дон Паво развернул на крыше своего дома белое знамя в знак мира. У него собрался почти весь батальон.
Битва закончилась, она продолжалась три часа.
Из трехсот французов убиты были тридцать восемь, а ранены шестьдесят три, а из двух тысяч мексиканцев оказалось убитых тридцать пять, а раненых сто сорок пять человек.
Битва была жаркая, победителям дорого стоила победа, одержанная с помощью измены.
ГЛАВА XXVI. Катастрофа
Генерал Гверреро был великолепным комедиантом. Надо было слышать, как он вел переговоры с доном Антонио Паво! Сдачу французских войск на капитуляцию он считал излишней и ограничился тем, что поклялся честным словом офицера даровать жизнь всем мятежникам.
Дон Антонио был вынужден согласиться на все: оружие было возвращено, французы переписаны как военнопленные. Часов в десять вечера к дому дона Антонио подъехали четыре всадника: полковник Суарес и трое других офицеров.
Почтенный полковник потребовал от имени генерала Гверреро выдать графа Пребуа-Крансе. Дон Антонио поспешил повиноваться и приказал графу выйти на улицу. Дон Луи, не говоря ни слова, окинув презрительным взглядом дона Антонио, сдался полковнику.
Через четверть часа он уже был в одиночном заключении.
Из всех сражавшихся бежали только двое — Валентин и Курумилла, и то по настоянию графа.
Еще раз напоминаем читателю: мы пишем не простой роман, а историю благороднейшего героя, чье имя должно быть дорого всем его соотечественникам. Конечно, по долгу приличия мы вывели исторические личности под вымышленными именами, кроме того, смягчили некоторые факты, их слишком неприятно описывать, до того они гнусны. Но есть вещи, которые мы не можем, да и не имеем права обойти молчанием.
Через несколько дней после незаконного ареста граф Пребуа-Крансе был отдан под суд. Товарищи его пришли в негодование от вероломства дона Антонио Паво, который с таким бесстыдством нарушил клятву. Некоторые из авантюристов отправились к нему, чтобы потребовать объяснений относительно этого бесчестного поступка и принудить поправить дело. Но у дона Антонио хватило наглости заявить, что он никому ничего не обещал и что дело графа Пребуа-Крансе его не касается.
Против графа началось следствие, и все офицеры батальона, в том числе и командир, были вызваны на допрос… И мы должны сознаться: все, за исключением лишь одного, свалили всю ответственность на графа. Конечно, их показания не могли иметь особого значения — в любом случае граф был бы приговорен к смерти.
При аресте графа за поясом у него нашли пистолеты. Генерал Гверреро велел оставить их у него: он надеялся, что дон Луи в порыве отчаяния пустит себе пулю в лоб и в таком случае ему не придется подписывать смертный приговор. Генерал понимал лучше, чем кто-либо другой, всю низость своего поступка. Но он ошибся в расчетах: граф не был настолько малодушен, чтобы запятнать себя самоубийством, и предпочел быть расстрелянным своими врагами.