Чистое сердце, стр. 46

— Я думаю о том, — ответил апач, — что скоро буду охотиться в счастливых полях вблизи Владыки Жизни.

— Брат мой еще очень молод, он — в весенней поре жизни. Разве ему не жаль расставаться с жизнью так рано?

— Зачем жалеть о ней? Немного раньше, немного позже — все равно придется умирать.

— Конечно. Но умереть у столба пыток, когда имеешь впереди долгое будущее, преисполненное радости и счастья, когда только вступил в жизнь…

Вождь печально покачал головой и перебил своего собеседника.

— Пусть мой брат не продолжает, — сказал он, — я угадал его мысль. Он ласкает себя несбыточной надеждой. Прыгающая Пантера не отречется от своего племени, чтобы сделаться команчем. Я не смог бы жить среди вас. Пролитая мной кровь ваших воинов стала бы постоянно взывать ко мне. Разве я могу жениться на всех вдовах, которых мой томагавк лишил мужей? Разве я могу возвратить вам все те скальпы, которые я снял с ваших воинов? Когда команч встречается на поле брани с апачем, один из них должен пасть мертвым. Не оскорбляйте же меня, а привяжите к столбу и не убивайте сразу, как это принято у белых, но совершите надо мной индейскую казнь. Изобретите самые жестокие пытки. Вы не вырвете у меня ни одного стона, ни одного вздоха. — И приходя в возбуждение от своих слов, молодой воин продолжал: — Вы просто дети, которые не умеют заставить страдать мужественного человека. Вам нужно видеть смерть храбреца, чтобы научиться умирать. Начните же с меня. Я презираю вас, вы трусливые собаки! Вы умеете только лаять, и один вид моего орлиного пера заставлял вас обращаться в бегство.

Услышав эти высокомерные слова, команчи разразились яростным рычанием и хотели броситься на пленного.

Черный Олень остановил их.

— Прыгающая Пантера — не настоящий храбрец, — сказал он, — он говорит слишком много. Это пересмешник, который щебечет, потому что трясется от страха.

Пленный на это только презрительно пожал плечами.

— Вот последнее слово, которое вы услышите от меня, — сказал он. — Вы — собаки! — И откусив себе язык, он выплюнул его в лицо Черному Оленю.

Тот даже подпрыгнул от гнева, ярость его теперь не имела предела.

Прыгающую Пантеру тотчас же привязали к столбу. Женщины стали срывать ногти с его рук и вонзали в живую плоть палочки с горючим веществом, которые они тотчас же поджигали. Индеец оставался совершенно бесстрастным, черты его лица не исказились. Пытка продолжалась часа три. Тело вождя представляло собой одну сплошную рану, но он оставался по-прежнему невозмутимым. Вперед вышел Черный Олень.

— Подождите, — сказал он.

Стоявшие вокруг потеснились. Бросившись на молодого апача, он вырвал у него глаза, с отвращением отбросил их в сторону и наполнил эти два кровавые углубления горящими угольями.

Эта последняя пытка была ужасна, нервная дрожь прошла по всему телу несчастного, но это было все, чем он обнаружил свои страдания. Черный Олень, раздосадованный до крайности героической стойкостью вождя, которой не мог не восхищаться, схватил его за длинные волосы и оскальпировал, после чего стал бить по лицу его же окровавленными волосами.

На пленного было страшно смотреть, но он продолжал оставаться невозмутимым.

Чистое Сердце не мог дальше выносить это ужасное зрелище; отстранив стоявших перед ним индейцев, он приложил ко лбу пленного дуло своего пистолета и выстрелом раздробил ему череп.

Команчи, придя в ярость от того, что жертва ускользнула от них, сделали попытку броситься на белого, осмелившегося отнять у них добычу, но тот гордо выпрямился, скрестил руки на груди и взглянул им прямо в лицо.

— Что же дальше? — голос его звучал твердо.

Этих слов было достаточно, чтобы укротить диких зверей, они удалились, изрыгая проклятья, но не пытаясь больше требовать у охотника отчета в его поступке.

Тогда Чистое Сердце сделал знак своим товарищам, и те вместе с ним покинули площадь, на которой в течение долгих часов индейцы с остервенением расправлялись со своими несчастными пленными.

ГЛАВА XVII. Снова вместе

Нам придется возвратиться в нашем рассказе к событиям, произошедшим за два месяца до описанных выше, и, покинув Верхний Арканзас, вернуться к Рио-Тринидаду в тот самый день, когда произошло сражение, закончившееся плачевно для техасцев. Таким образом мы хотим освежить в памяти читателей некоторые эпизоды и ознакомить их с участью главных героев нашего повествования, о которых мы, по-видимому, слишком долго не вспоминали.

Мы уже говорили, что Ягуар, убедившись, что сражение безнадежно проиграно, бросился туда, где оставил повозку, в которой находились Транкиль и Кармела; и что когда он приблизился к повозке, глазам его представилось страшное зрелище: повозка лежала на земле разбитая, окруженная телами его друзей, погибших при ее защите; она была пуста, и те два человека, жизни которых были ему так дороги, исчезли в неизвестном направлении.

Сраженный несчастьем, которого он совершенно не ожидал после принятых им мер предосторожности, Ягуар издал крик отчаяния и без памяти повалился на землю. Прошло несколько часов, а молодой человек все еще не приходил в себя. Однако его сильная натура не позволила этому удару, как ни был он тяжел, сразить его окончательно, а потому вечером, когда солнечный диск готовился погрузиться в море и уступить место ночи, Ягуар открыл глаза. Он растерянно огляделся и в первую минуту не мог осмыслить ни того положения, в котором находился, ни обстоятельств, явившихся причиной того странного обморочного состояния, в которое он впал.

Как бы ни был силен человек, какой бы ни был он одарен энергией, но если жизнь его в течение нескольких часов висела на волоске, он не может сразу осознать случившиеся, и ему нужно несколько минут для того, чтобы привести в порядок свои мысли и восстановить в памяти произошедшие события. То же случилось и с Ягуаром. Он был один, вокруг него царило зловещее молчание, вечерние тени постепенно окутывали местность, и предметы, которыми он был окружен, с каждой минутой теряли свои очертания. Между тем воздух был напоен отвратительной удушливой атмосферой резни, там и здесь лежали трупы, там и здесь мелькали мрачные силуэты диких зверей, которых вечерний сумрак заставил выйти из логовищ. Инстинкт кровожадности уже толкал их на поиски жертв для ужасной трапезы.

— О, — воскликнул вдруг молодой человек, вскакивая, — я вспомнил!

Мы уже сказали, что дорога была пустынна и на ней были только трупы и дикие звери.

— Что делать? — пробормотал Ягуар. — Куда идти? Что стало с моими братьями? Куда они бежали? Кармела, Транкиль, как их найти?

И молодой человек, удрученный нахлынувшими на него тяжелыми мыслями, не сел, а почти упал на большой кусок гранита, валявшегося неподалеку. Не думая о диких зверях, рычание которых с каждой минутой надвигающейся ночи становилось все более и более угрожающим, он схватился обеими руками за голову, точно боясь потерять рассудок, и погрузился в глубокие размышления. Так прошло два часа. Целых два часа он предавался отчаянию, тем более сильному, что оно было немым.

Этот человек возложил все свои надежды на осуществление только одной идеи, несколько лет сражался без устали, чтобы привести в исполнение свою мечту. Можно сказать, его жизнь была одним долгим отречением. И в тот момент, когда он уже считал цель достигнутой, он увидел полное крушение своих надежд. Благодаря странному повороту судьбы он потерял все разом; теперь он был один на пустынном поле сражения и сидел среди трупов, окруженный дикими зверями, которые сторожили его. На мгновение у него мелькнула мысль покончить с собой — вонзить кинжал в сердце. Он не хотел пережить крушение своих надежд, потерю тех, кого любил, унижение. Но минутная слабость быстро прошла. Решительность вернулась к нему, и он почувствовал себя более сильным, чем прежде. Душа его, очищенная страданием, стала еще тверже.

— Нет, — воскликнул он, бросив вокруг вызывающий взгляд, — не надо падать духом! Бог не допустит, чтобы святое дело, которому я себя посвятил, погибло. Он только послал нам испытание, я сумею претерпеть его безропотно. Сегодня побежденные, завтра мы станем победителями. За дело! Свобода — дочь Господня, она свята и умереть не может!