Гламорама, стр. 57

— Чау-чау? Это такая здоровенная мохнатая псина, — пытаюсь объяснить я. — Злобная, сволочь, они дворцы в Китае охраняли или что-то, блин, в этом роде.

— Приходилось ли мне убегать от чау-чау? — в растерянности переспрашивает Бейли. — Когда я… в последний раз… пытался забраться в китайский дворец?

Скулы его сводит от напряжения. Пауза.

— Принеси мне, пожалуйста, мюсли и какой-нибудь сок, ладно?

— И все же видок у тебя помятый, чувак.

— Вот думаю… может, в Майами?

— Верно! Солнышко, отели, морские раковины, «баккарди», морской прибой, — Бейли изображает руками серфера, — съемки для журналов, и Виктор снова на гребне волны. Давай, чувак!

Я смотрю на ранние машины, скользящие по Четырнадцатой улице, а затем прочищаю горло.

— Или, может… Детройт?

— Вот что я тебе скажу, зайка, — говорит он. — Мир — это джунгли. Куда бы ты ни поехал — везде одно и то же.

— И все же — принеси мне мюсли и какой-нибудь сок, ладно, чувак?

— Используй свой потенциал, чувак.

— В твоем совете мне слышится какой-то подвох, — замечаю я.

— Разве?

— Ты же официант, верно?

Я дочитываю статью о новых марках туши для ресниц («Растрепа» и «Тараканьи усы» самые популярные оттенки сезона), прикольных губных помадах («Обмороженный», «Асфиксия», «Синяк») и шикарном лаке для ногтей («Грибок», «Плесень»), и я думаю про себя безо всякой иронии: «Ура! Прогресс!», и какая-то девушка с глазами, большими как плошки, которая сидит у меня за спиной в мятой пляжной панаме и топе из одной полоски ткани на груди и слушает болтовню чувака, одетого в костюм рыцаря шестнадцатого века, говорит: «Ммм! ммм! ммм!», щелкая пальцами, чтобы вспомнить имя, и наконец выкрикивает: «Эван Макгрегор!», и тут они оба замолкают, а режиссер наклоняется ко мне и предупреждает: «Ты выглядишь недостаточно озабоченным!», и это та самая реплика, на которой я должен покинуть «Florent».

Снаружи света, в основном искусственного, гораздо больше, и тротуары Четырнадцатой улицы пусты, очищены от статистов, и сквозь шум работающих где-то отбойных молотков я слышу, как кто-то тихо поет себе под нос «На солнечной стороне улицы», и когда меня трогают за плечо, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но там никого нет. Мимо меня пробегает какая-то потерявшаяся собака. Я свистом подзываю ее, она оборачивается, смотрит на меня и бежит дальше. Где-то на звуковой дорожке начинает играть песня Smashing Pumpkins «Disarm», затем в кадре появляется здание в Трайбеке, в котором я собирался открыть свой клуб, и я вхожу в кадр, не замечая черного лимузина, запаркованного через четыре здания дальше по той же улице, но оператор замечает и наводит камеру на него.

Дверь захлопывается у меня за спиной, две пары рук хватают меня за плечи и силой усаживают на стул, и в неясной дымке ультрафиолетового освещения мне наконец удается рассмотреть силуэты: это телохранители Дамьена (причем из моих старых знакомых присутствует только Дьюк, а Дигби заменили на какого-то другого типа — очевидно, после вчерашних съемок потребовался дополнительный кастинг), а также Хуан, вчерашний консьерж из дома Элисон в Верхнем Ист-Сайде, затем свет становится ярче, и появляется сам Дамьен, который курит сигару Partagas Perfecto и одет в туго обтягивающие джинсы, пиджак со смелым геометрическим рисунком, рубашку очень кричащей расцветки, длинное пальто от Armani, мотоциклетные сапоги, и прикосновение его холодных как лед рук — он хватает меня за избитое лицо и мнет его — даже приятно, пока он не запрокидывает мне голову назад, пытаясь сломать мне шею, но один из громил — возможно, Дьюк — оттягивает его от меня, и тогда Дамьен издает такие звуки, словно пытается петь с закрытым ртом, а один из зеркальных шаров, который висел над танцполом, лежит разбитый в углу, а повсюду на полу валяются огромные кучи конфетти.

— Какой теплый прием! — говорю я, стараясь сохранять самообладание, после того как Дамьена оттаскивают.

Дамьен не слушает меня. Он расхаживает по комнате, продолжая издавать все те же звуки, а в комнате так холодно, что изо рта у него вырываются клубы пара, а затем он снова подходит к стулу, на котором сижу я, нависает надо мной (хотя на самом деле он не такой уж и высокий) и смотрит на меня в упор, и от дыма его сигары у меня начинают слезиться глаза. Он долго пытается понять выражение моего лица, затем с отвращением покачивает головой и вновь принимается расхаживать по комнате, словно не зная, что ему дальше делать.

Громилы и Хуан безучастно взирают на меня, изредка отводя глаза в сторону и, очевидно, ожидая какого-нибудь сигнала от Дамьена, и я весь напрягаюсь, подтягиваюсь, думая про себя, что пусть бьют как хотят, только лица не трогают, только не по лицу.

— Кто-нибудь уже читал утреннюю «Post»? — вопрошает Дамьен присутствующих. — Какой там заголовок на первой полосе? «Сатана вырвался из ада»?

Кто-то кивает, кто-то утвердительно мычит. Я закрываю глаза.

— Я смотрю на это место, Виктор, — говорит Дамьен. — И знаешь, что я при этом думаю?

Я непроизвольно мотаю головой, но затем начинаю кое-что понимать и утвердительно киваю.

— Я думаю: «Господи, до каких времен мне пришлось дожить!»

Я молчу. Тогда Дамьен плюет мне в лицо, размазывает рукой слюну по моим щекам и носу, отчего губа, разбитая Харли, вновь начинает кровоточить.

— Как ты себя чувствуешь, Виктор? — спрашивает он. — Как ты себя чувствуешь сегодня утром?

— Ну, как-то… странно, — говорю я неуверенно, пытаясь угадать, какой ответ он ожидает. — Как-то… неприкольно?

— Ты хорошо играешь свою роль, — кривится Дамьен, багровея от гнева, в любую минуту готовый меня придушить. Вены на его лбу и шее вздулись, он сжимает мое лицо пальцами так сильно, что, когда я говорю, слова мои звучат неразборчиво, а в глазах у меня все плывет, но тут он вновь резко отпускает меня и принимается расхаживать по комнате.

— Тебе в жизни никогда не случалось вдруг резко остановиться и спросить себя: «А правильно ли я поступаю?»

Я ничего не отвечаю, продолжая жадно глотать воздух.

— Думаю, излишне объяснять тебе, что ты уволен.

Я киваю, по-прежнему молча, пытаясь представить, что сейчас выражает мое лицо.

— И вообще, объясни мне, что ты о себе возомнил? — недоуменно восклицает он. — Что ты — незаменимая реклама любому товару? Скажу тебе прямо, Виктор, — я не разделяю твоей системы ценностей.

Я вновь молча киваю, не пытаясь возражать.

— Есть честный бизнес, а есть нечестный, Виктор, — говорит Дамьен, тяжело дыша. — И у меня складывается впечатление, что ты не видишь между ними грани.

Внезапно мое терпение лопается.

— Слушай! — выкрикиваю я, поднимая глаза. — Я тебя умоляю!

Дамьена приводит в восторг моя вспышка, и он принимается кружить вокруг моего стула, часто поднося сигару ко рту и делая мелкие затяжки, отчего кончик сигары то вспыхивает, то гаснет.

— Иногда, Виктор, даже десерт приносят слишком холодным, — сообщает он, произнося слова манерно и нараспев.

— Продолжай, о мудрейший из мудрых, — вздыхаю я, закатывая глаза. — Чувак, мать твою, я тебя умоляю!

Он бьет меня по лицу, затем бьет снова, а затем бьет и третий раз, хотя, по-моему, в сценарии про третий раз ничего не было, и тут Дьюк наконец оттаскивает его в сторону.

— Паркуйся где хочешь, Виктор, — рычит Дамьен, — но помни, что тебе придется платить штраф.

Он вырывается из объятий Дьюка и хватает меня за щеку в том самом месте, где в нее попал кулак Харли, а затем крутит ее, зажав двумя пальцами, пока я не начинаю кричать и пытаюсь оттолкнуть его руку, и тут он отпускает меня, и я бессильно падаю обратно на стул, потирая рукой лицо.

— Я всего лишь, типа… — мне отчаянно не хватает воздуха. — Я всего лишь, типа… пытался вести себя… в соответствии с обстоятельствами.

Горло перехватывает, и я, не в силах больше сдерживаться, разражаюсь рыданиями. Дамьен снова бьет меня по лицу.