Гламорама, стр. 144

— Это было раньше, теперь я стал другим.

— Ты стал лучше, — искренне говорит Элисон.

Повисает продолжительная пауза. Собаки устраиваются ко мне поближе.

— Я слышала, что завтра ты встречаешься с Дамьеном? — говорит Элисон.

Я слегка напрягаюсь:

— Ты все еще думаешь о нем?

— По какому поводу вы с ним встречаетесь?

— Я буду вынужден сказать ему, — говорю я, слегка успокаиваясь, — я буду вынужден сказать ему, что не смогу помочь ему с презентацией нового клуба. Учеба на юрфаке отнимает слишком много времени.

Я беру косяк из рук Элисон, затягиваюсь, выпускаю дым.

— Ты все еще думаешь о нем? — спрашиваю я. — В смысле о Дамьене?

— Нет, — отвечает она. — Я его полностью простила. И хотя я терпеть не могу Лорен Хайнд, на фоне всех этих жутких сучек, что вешаются на парней в этом городе, в последнее время я начинаю приходить к выводу, что это еще не самый худший вариант.

— Это сказано для протокола? — ухмыляюсь я.

— Ты знаешь, что она — активный член ЯТЕНЕПОДА? — спрашивает Элисон. — Это такая новая феминистская организация.

— А что означает ЯТЕНЕПОД?

— Это сокращение от «Я Тебе Не Подстилка», — вздыхает Элисон. — Кроме того, выяснилось, что мы ходим к одному и тому же специалисту по акупунктуре. — Элисон выдерживает паузу. — С некоторыми вещами ничего нельзя поделать.

— Видно, что так, — вздыхаю я вместе с ней.

— А еще она член БОГУОБЖИВа, — говорит Элисон, — так что я не могу ненавидеть ее по-настоящему. Даже зная, что она спала — что она спит — с моим бывшим женихом.

— А что такое БОГУОБЖИВ? — интересуюсь я.

— Борцы за Гуманное Обращение с Животными, — объясняет Элисон, отвешивая мне шутливую пощечину. — Тебе бы следовало знать это, Виктор.

— С чего это? — удивляюсь я. — За гуманное обращение… с животными?

— Нет ничего проще, Виктор, — объясняет Элисон. — Мы хотим, чтобы в этом мире с животными обращались так же, как с людьми.

Я удивленно гляжу на нее:

— А разве… с ними и так… не обращаются… как с людьми?

— Нет. Их ведь, бедняжек, безжалостно убивают.

— Ясно.

— У нас собрание в пятницу в «Asia de Cuba», — продолжает Элисон. — Придут Оливер Стоун, Билл Маэр, Алек Болдуин и Ким Бэйсинджер, Грэйс Слик, Ноа Уайл, Мэри Тайлер Мур. Алисия Сильверстоун прочитает речь, которую написала Эллен Де Дженерис. — Элисон выдерживает паузу. — Диджеем будет Моби.

— И все наверняка припрутся в камуфляжных штанах, верно? — спрашиваю я. — И в пластмассовых ботинках? И будут разговаривать о том, как прекрасно на вкус соевое мясо?

— К чему такая ирония? — перебивает меня Элисон, закатывая глаза. Голос ее явно становится не таким ласковым.

— Да так, ни к чему.

— Если бы ты знал все про капканы, про то, как издеваются над детенышами норки и специально калечат кроликов определенных пород — не говоря уже о медицинских экспериментах, которые ставят над ни в чем не повинными енотами и рысями — о Боже, Виктор, ты бы пробудился ото сна.

— Угу, — бурчу я. — Ах, зайка!

— Над животными издеваются, а ты лежишь тут и не хочешь спасать их.

— Золотце, а куриц они тоже запретят есть?

— Животные не могут защитить себя сами, Виктор.

— Зайка, но это всего лишь курицы!

— Ты бы попытался хоть однажды увидеть мир глазами загнанного зверя, Виктор, — говорит она.

— Зайка, я пытался. Я ведь столько лет проработал моделью, — говорю я. — Так что мне это знакомо.

— Ну не будь ты таким легкомысленным, — стонет она.

— Элисон, — отзываюсь я, приподнимаясь в кровати. — Может, они и овощи с фруктами примутся защищать?

— А что в этом плохого? — спрашивает она. — Это свидетельствует о высоком уровне экологического сознания.

— Зайка, но у персиков нет родителей!

— Зато у них тоже есть кожица и косточки!

— Боюсь, что вы бросаете вызов суровой действительности.

— А кто не бросает? — делает она жест рукой. — Мы должны уделять животным столько же любви и заботы, сколько людям.

Я обдумываю это заявление. Я вспоминаю все, что делал в этой жизни, и все, что делали другие у меня на глазах.

— Лучше не надо, зайка, — говорю я. — По-моему, им и так хорошо.

У меня снова встает, и я забираюсь на Элисон. Позже Элисон задает мне вопрос:

— Это Европа тебя так изменила, Виктор?

— С чего ты взяла? — сонно отзываюсь я.

— Потому что ты стал совсем другим, — говорит она негромко. — Разве нет?

— Пожалуй, — говорю я после продолжительной паузы.

— Как бы ты сам это определил?

— Я стал менее… — Я замолкаю. — Менее… не знаю.

— Что с тобой там случилось, Виктор?

Я осторожно интересуюсь:

— В каком смысле?

Она повторяет, но уже шепотом:

— Что с тобой там случилось?

Я молчу, обдумывая ответ и играя с собачками. Одна из них принимается лизать мне руку.

— И что случилось с Хлое, Виктор? — шепчет Элисон.

Придя в «Industrie» на фотосессию для журнала «George» я никак не могу уразуметь, почему пресса подняла такую шумиху вокруг этого события. До: я держу в руке банку пива Bass, на мне костюм от Prada, к подбородку приклеена фальшивая козлиная бородка, на лице типичное выражение, характерное для стиля грандж, глаза заплывшие. После: я держу под мышкой стопку юридических книг, на мне летний креповый костюм от Brooks Brothers, в моей левой руке бутылка диетической колы, на переносице — очки в тонкой металлической оправе от Oliver Peoples. «ТРАНСФОРМАЦИИ ВИКТОРА ВАРДА (НУ ДА, КОНЕЧНО ЖЕ, ДЖОНСОНА)» — таким будет заголовок на обложке январского номера. Сперва съемки собирались проводить перед школой Сент-Альбанс в Вашингтоне, округ Колумбия, — это учебное заведение я посещал непродолжительное время, пока меня из него не исключили, но папа наложил на эту идею вето. У него для этого власти хватает. В «Industrie» заскакивает далай-лама, я обмениваюсь рукопожатиями с Крисом Роком и один из сыновей Харрисона Форда — он штатный работник «George» — болтается рядом в компании бывших сотрудников администрации Клинтона, ушедших в отставку, a MTV что-то снимает для передачи «Рок-неделя» и виджей задает мне вопросы, касающиеся последнего многомиллионного контракта Impersonators с DreamWorks, и меня спрашивают, не сожалею ли я, что ушел из группы, но я ловко выкручиваюсь, отмочив следующую тонкую корку «Учиться на юриста гораздо легче, чем быть членом этой группы», и все очень похоже на «Глаза Лоры Марс», а все вокруг старательно изображают подавленное настроение в знак сочувствия по поводу Хлое.

Джон Ф. Кеннеди-младший (который, если честно, не более чем еще один смазливый болван) трясет мою руку и несет всякую чушь типа «Я восхищаюсь вашим отцом», а я говорю на это «Да?», и хотя я в основном пытаюсь выглядеть спокойным и довольным жизнью, возникает все же один неловкий момент, когда кто-то из кэмденцев подходит ко мне, а я не могу вспомнить, как его зовут. Но я веду с ним беседу настолько общего содержания, что у него не возникает никаких подозрений и он просто отваливает, отчаявшись расшевелить меня.

— Эй! — ассистент с мобильником подскакивает ко мне. — Кто-то звонит.

— Кто? — спрашиваю я.

— Челси Клинтон. На пару слов.

Я беру телефон у ассистента. Сквозь помехи до меня доносится голос Челси, которая спрашивает:

— Это на самом деле ты?

— Ага, — говорю я, «застенчиво» улыбнувшись и покраснев «до самых ушей».

Я шутя преодолел Рубикон.

Но когда фотосессия наконец начинается, мне далеко не сразу удается почувствовать себя в своей тарелке.

Фотограф говорит мне:

— Ну, успокойся, все знают, как трудно быть самим собой.

Я загадочно улыбаюсь, думая о чем-то своем.

— Отлично! — кричит фотограф.

Я стою неподвижно, а кругом сверкают вспышки.

Уже на выходе какая-то нервная поклонница вручает мне приглашение на спонсируемое Gap завтрашнее собрание БОГУОБЖИВа в новом ресторане гостиницы «Morgan».