Дни между станциями, стр. 43

– Кажется, ты освободила реку, – сказал он ей. – По крайней мере, до следующей зимы.

– А следующая зима будет такая же? – спросила она.

– Я не тревожусь о грядущих зимах.

– Вы слышали о том, что было вчера вечером?

– Беспорядки в Опера, – сказал он.

Она почувствовала дрожь через палубу под ногами.

– Осторожно. Река сейчас и вправду вскрывается. Через секунду, когда вода побежит свободно, баржа резко качнется.

Она глянула на причал.

– Мишель не добежит.

Он присел.

– А ты там была?

– Где?

– В Опера.

– Нет. То есть да. – Она взглянула на него. – А вы?

– Нет, – сказал он.

Она снова перевела взгляд на причал.

– А это разве не твой дружок? – показал пальцем старик.

– Да.

Она помахала ему. Он поднял над головой батон. Она развела руками, показывая на лед, на воду, и взгляд ее на секунду отвлекся от него. Она вздохнула и сказала реке:

– Мне нужно уехать из Парижа.

– В Голливуд? – спросил Билли.

– В Венецию.

Он не стал просить разъяснений.

– Я уже не знаю, чего хочу, – сказала она, глядя через плечо на причал, где стоял Мишель.

Она снова помахала, и тут от берега до берега прокатился оглушительный треск, словно бы вызванный ее движением. «Осторожно», – сказал Билли, придерживая ее за локоть, но было слишком поздно: их качнуло, и спазм судна встряхнул ее – она едва удержалась на ногах.

Бутылка вылетела из ее объятий.

Она упала на лед, не разбившись. Но лед провалился под ней; речное течение подхватило ее и завертело между льдин, подо льдинами; ее то затягивало под лед, то она выплывала снова. Неводом Билли до нее уже было не дотянуться. Лорен стояла, зажав рот руками.

Старик проследил взглядом за бутылкой и перевел глаза на Лорен. Лорен ответила ему взглядом и перевела глаза на Мишеля, который все это наблюдал и теперь шел вдоль причала, пытаясь не потерять бутылку из виду. На секунду показалось, что бутылка плывет к нему, и он упал на колени, а затем на живот, дожидаясь, когда сможет до нее достать. Но вместо этого река отнесла ее дальше.

Тогда Лорен поняла, что и Мишель, и Билли, должно быть, считают, что она сошла с ума. Но казалось, для них это не важно – они смирились с тем, что бутылка по какой-то причине важна для нее, и уважали ее безумие. Билли отпихивал лед длинным шестом.

– Хочешь, поплывем за ней? – спросил он.

Баржа тронулась вниз по течению. Лорен посмотрела на Билли, посмотрела на Мишеля, посмотрела на бутылку, плывущую вдалеке. Они двигались мимо Мишеля, в сторону моста Пон-Нёф.

Она увидела, как Мишель печально улыбается и кивает ей.

– До встречи в Венеции, – сказал он, когда она проплывала мимо.

– Я хотела поцеловать тебя, – сказала она.

Он кивнул.

Она хотела поцеловать его. Она не знала, при каких обстоятельствах снова его поцелует; она не знала, поцелует ли его когда-нибудь, как раньше.

У моста Пон-Нёф, у ступенек, Билли глянул в холодную черную воду и увидел свое собственное отражение, стоявшее, как это ни странно, не на палубе, а над ним, на мосту. Он задрал голову как раз в тот миг, когда баржа заплывала под мост, и на той стороне моста увидел себя, переходящего реку.

10

К тому времени, как он сел на поезд, сны прекратились.

Что-то подменило его страсть к прошлому, что-то забаррикадировало поток осколков памяти, который подплывал к нему на рассвете, когда он проснулся. Вспышки воспоминаний – о близнецах и Париже, о дядьях и Калифорнии – достигли того уровня насыщенности, когда разум и сознание стали к ним слепы; и тогда он забыл о них. Его ночи стали бессодержательны и безмятежны; он не мог, не напрягаясь, вспомнить свой последний сон. Он не мог вспомнить последнее вернувшееся воспоминание. Он уже не помнил ощущения, что нет ни начала, ни конца, – теперь конец, к которому он стремился, был ему достаточно ясен. Ему нужно было на поезд, ему нужно было в Италию; он прождал три недели с того утра, когда провожал ее вниз по Сене со стариком, и за пять дней до назначенного старта венецианского кросса, когда Сена начала таинственным образом исчезать, покинул Париж на единственном поезде, который еще шел из города.

Он больше не скучал по прошлому. Он отверг его так же, как сорвал с глаза повязку, и по той же причине. Он думал о том, не пройдет ли поезд берегом по пути на юг, не мелькнет ли баржа на краю моря.

Он познакомился с драматургом-американцем по имени Карл, который вот уже десять лет набегами жил в Париже. Они столкнулись в книжной лавке и разговорились. Карл жил с какими-то троцкистами на том берегу; он провел там большую часть зимы. Троцкисты жили на широкую ногу, но сердцем были преданы Троцкому, и их не отпугивала философская неувязка, состоявшая в том, что их окружало столько буржуазной роскоши. Всех троцкисток звали Кристинами. Они пригласили Мишеля пожить у них в квартире. По ночам, когда он пытался спать, он слышал, как Кристины-троцкистки бранятся в соседней комнате.

Карл собирался уехать из Парижа и отправиться в Тулузу. Кристины сказали ему, что Тулуза – как раз то место, где можно послушать отличный джаз; наслушавшись джаза в Тулузе, он мог бы прикинуть вероятность попасть на поезде за границу и доехать до Барселоны. В тот день, когда Мишель с Карлом решили покинуть Париж, Кристины подвезли их до Восточного вокзала, где они встали в привокзальном баре и пили до самого отправления. Мишелю с Карлом достались сидячие места; поезд был полон, но не набит; массовое бегство из Парижа поутихло, когда настала весна, хотя из Парижа продолжал ежедневно уходить всего один поезд. Карл считал, что ситуация не изменится до лета, если изменится вообще. У себя в купе они сели друг напротив друга и глядели в окно, где Кристины попеременно то махали им, то грозили кулаками друг другу. Карл читал французскую газету. В проходе суетились люди. Мишель откинулся на спинку сиденья и заснул еще до того, как поезд выехал со станции.

Когда он проснулся, мимо проплывал пригород. Спящий Карл скрючился у окна, прижавшись губами к стеклу. Смятая газета лежала у него на коленях, открытая на странице с некрологами. Мишель медленно моргнул, глядя на газету, затем выпрямился и снова уставился на нее, прежде чем потянуться и забрать ее.

Он взглянул на объявление, привлекшее его внимание. «Мсье Адольф Сарр, первопроходец французского кинематографа» – так растолковал он заголовок.

В некрологе говорилось, что Сарр был режиссером фильма под названием «Смерть Марата», работа над которым началась вскоре после Первой мировой и который был окончательно смонтирован лишь в этом году. В статье цитировались несколько критиков и историков, говоривших о Сарре со странным, неоднозначным восхищением. Он умер во сне; со времени беспорядков на премьере, несколько недель назад, в ходе которых один человек погиб и несколько серьезно пострадали, его физическое и умственное здоровье стремительно расстроилось. Его точный возраст не был известен, как не были известны и подробности первых лет его жизни.

Мишель с предельной аккуратностью сложил газету и вернул ее на колени к Карлу. Он уселся обратно на свое место и снова стал глядеть на пробегавший пригород, который постепенно сходил на нет. Солнце било в него сквозь стекло, и, когда он вернулся ко сну, сновидения начались снова, одно за другим.

В первом сне, мелькнувшем в его глазах еще до того, как он успел их закрыть, он увидел Лорен на барже.

Они углядели бутылку на побережье через три дня после отплытия из Парижа. Смеркалось, и они заплыли в лес. Над водой виднелись лишь верхушки мертвых деревьев, голые, скрюченные; тонкие мелкие прутики задевали их лица. Стоял густой туман, и свет закатившегося солнца пылал под морем, и кроны деревьев казались красными. Ветви перед ними качались взад-вперед, словно окровавленные руки над водой, и стонали под порывами ветра с запада, как заблудившиеся моряки. Билли не понимал, откуда взялся лес. Он никогда раньше не видал его, и теперь, когда он глядел на побережье, оно тоже было не такое, как прежде. Он боялся, что Лорен решит, будто он начал все путать, как любой древний старик. Океан потемнел, старик и женщина продолжали лавировать сквозь кущи крон при помощи своих длинных шестов – и тогда-то они увидели при свете Луны сверкнувшую коньячную бутылку, которая покачивалась на волнах сразу за краем леса. Они бешено заработали шестами, проталкиваясь между деревьями; каждый раз, когда они молотили по веткам, им чудилось, будто деревья содрогаются; удары чернили кору, стоны из чащи звучали все более одиноко. К тому времени, как они высвободились из леса, бутылка отплыла дальше, уже едва видная в лунном свете к югу. Пала кромешная тьма, и Лорен вызвалась стоять на краю баржи с фонарем в вытянутой руке, освещая волны, как могла. Наконец, изнуренные навигацией сквозь морской лес, они опустили якорь и заснули. Утром, конечно же, никакой бутылки нигде видно не было.