Констанция. Книга первая, стр. 37

— Это ты все придумал себе сейчас.

— Нет! — воскликнул Филипп. — Я каждый день возвращаюсь в прошлое, вновь и вновь переживаю, измеряю каждый свой шаг и вижу тебя. Да, теперь я точно знаю — это была ты. На тебе было дорогое нарядное платье, а в руках ты сжимала куклу.

— Куклу… — задумалась Констанция, — значит это была я. Эта кукла до сих пор хранится у меня, временами я люблю брать ее на руки и разговаривать. Мне кажется, она знает какую — то тайну, но не может открыть ее мне.

— Так значит это точно была ты, Констанция. Сколько же лет мы знаем друг друга? Почти всю нашу жизнь, а встретились только теперь.

— Это странно звучит, — задумалась девушка, — знать всю жизнь, а встретиться только теперь. Наверное, мы что-то путаем.

— Но почему я сразу вздрогнул, увидев тебя? Констанция улыбнулась.

— Иногда это случается и по другому поводу.

— По какому же?

— Ну, знаешь… — замялась девушка, — бывает, иногда озноб пронижет тебя, а вдруг бросит в жар… Всякое бывает.

— А ты? Что ты почувствовала, Констанция, когда впервые увидела меня? Констанция засмеялась.

— Ты был такой мокрый и несчастный, что ничего кроме жалости испытывать к тебе было невозможно.

— Ах, да, ты назвала меня мокрым нахохлившимся воробьем.

— Да-да, именно, воробьем. Ты сегодня был похож на него.

— Ты пришла сюда, потому что хотела увидеть меня? — с надеждой спросил Филипп Абинье.

— Да, я все эти дни только и думала о тебе.

— И я, — воскликнул Филипп и сжал пальцы Констанции, — я тоже думал о тебе. Я вспоминал ту нашу встречу.

Может быть, они еще долго сидели бы, глядя в глаза друг другу, но их разговору суждено было прерваться. Огромная форель, выскочив из воды у самого камня, с шумом упала в воду.

— О, какая огромная! — воскликнул Филипп.

— Ты хотел бы, наверное, такую изловить? А зачем тебе нужна рыба? — спросила Констанция.

Абинье напрягся и мрачная тень пробежала по его открытому лицу.

— Знаешь, Констанция, моей матери было очень плохо. Она все время вспоминает отца, а тот иногда вместе со мной ходил на ручей ловить форель и приносил ей. Представляешь, она по несколько дней может ничего не есть. Слава богу, сейчас ей стало лучше, она буквально ожила, изменилась на глазах. Она даже начала шутить.

— Я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не помню свою мать, не помню и отца.

— Это так тяжело, — Филипп погладил Констанцию, как маленькую девочку, по волосам.

Вдруг она напряглась и вскочила на ноги.

— Что? Что-то случилось? Я что-то сделал не так, Констанция?

— Нет, ты все делаешь правильно. Но, знаешь, ведь меня могут хватиться, я ушла из дому, не предупредив старого Гильома Реньяра.

Услышав это имя, Филипп Абинье вздрогнул.

— Не произноси при мне это имя.

— Извини, извини, Филипп, я не хотела. Я буду для тебя просто Констанцией. Я должна бежать. Видишь, солнце стоит уже высоко. Я думаю, что и тебе уже пора.

— Да, мне тоже пора. Я сказал матери, что еду в церковь.

— И она тебе поверила?

Филипп пожал плечами, не зная, что ответить девушке.

— Мать всегда чувствует, о чем я думаю. Она даже умеет угадывать мои самые сокровенные мысли.

— Тебе хорошо. Пойдем же, пойдем отсюда скорее. Надо отсюда спешить. Не дай Бог, меня хватятся, и братья приедут к ручью и увидят тебя, Филипп.

— Я их не боюсь, — грозно сказал Филипп. Констанция привстала на цыпочки, обвила его шею руками и нежно поцеловала в губы.

Филипп вздрогнул. Это было так неожиданно и так приятно, что его сердце бешено заколотилось в груди. Он хотел удержать Констанцию, хотел прижать к себе, но она выскользнула из его рук, как выскальзывает форель из пальцев неумелого рыбака.

— Ты придешь сюда еще? — крикнул ей вслед Филипп.

— Да! Да, обязательно приду.

— Когда?

Девушка приостановилась, обернулась и посмотрела на Филиппа.

— Обязательно приду.

А Филипп еще ощущал на губах ее влажный поцелуй. Это было ни на что не похожее ощущение, странное и радостное. Ему, конечно же, и раньше доводилось целоваться с девушками, целоваться с сестрой, с матерью. Но этот поцелуй был совсем иным. В нем было столько чувств, что все существо Филиппа буквально запело от радости. И чтобы хоть как — то успокоить себя, он сбежал к ручью и, зачерпнув в пригоршни воду, плеснул себе в лицо, а затем радостно отряхнувшись, направился к тому месту, где была оставлена лошадь.

— Ну что, ты меня ждешь?

Лошадь закивала головой, застригла ушами, застучала копытом о землю и потянулась своими мягкими и влажными губами к рукам Филиппа.

— Нет, ты не умеешь целоваться, — сказал Филипп, поглаживая гриву коня, — да, тебе это и ни к чему.

И он сам поцеловал свою лошадь в белую звездочку на лбу.

— Поехали, поехали скорее, нас уже ждут. Он под уздцы вывел лошадь, вскочил в седло и, натянув поводья, пустил ее вскачь.

Он жадно вдыхал сырой воздух, ветер трепал его волосы. Филипп ликовал, чувство счастья переполняло его, как терпкое вино переполняет драгоценный бокал.»Скорее, скорее, я скажу Марселю, что его подарок пришелся кстати, я думаю он обрадуется. Жаль, конечно, что он не видел, как загорелись глаза Констанции, когда она примеряла его перстень. Но кто же мог подумать, что у Констанции такая хрупкая миниатюрная рука, что даже на указательный палец этот перстень оказался велик. Да к тому же и выбора у меня не было. А вот Лилиан, едва увидит мое

Лицо, сразу же догадается, где я был. А если мать спросит, кого я видел в церкви, что мне сказать?»

И Филипп судорожно принялся придумывать ответ, но потом бросил эту глупую затею и махнул на все рукой.

— А, будь что будет, — громко выкрикнул он, и его крик разлетелся над сжатыми полями.

Он еще сильнее пришпорил коня, хотя тот и так уж мчался во весь опор. А Филиппу хотелось мчаться еще быстрее, ему хотелось лететь над землей стремительно, как птица.

— Констанция, Констанция, — отбивали копыта дробь. — Констанция, Констанция, — стучало в голове. — Констанция, Констанция, — вторило сердце Филиппа.

Едва конь взлетел на холм, Филипп придержал его. Дом Абинье показался Филиппу странным. Что-то было не так, но что, он еще не мог понять.

Все двери и окна были распахнуты, а у крыльца стояла карета, запряженная четверкой лошадей, которую он не мог видеть с вершины холма.

— Вперед! — крикнул Филипп и сжал бока лошади. Чем ближе было к дому, тем сильнее сжималось сердце Филиппа в предчувствии беды.

ГЛАВА 10

Обуреваемый недобрыми предчувствиями, Филипп Абинье въехал в ворота и оказался во дворе своего дома. Как по мановению волшебной палочки у него за спиной возникло два всадника и, обернувшись, Филипп увидел, что прямо ему в

Грудь нацелены стволы пистолетов.

А вот и хозяин приехал, — сказал офицер, глядя на то, как солдаты вытряхивают из большого сундука вещи.

Мать и сестра стояли у двери, прижавшись друг к другу.

— Что вы делаете? Зачем? Здесь никого нет, мы одни! — громко восклицала мадам Абинье. — Мы абсолютно одни!

— Слезай с лошади, — не обращая внимания на крики женщины, приказал офицер.

Филипп спешился и, бросив поводья, хотел подойти к матери, но офицер выхватил пистолет и сказал:

— Стой на месте и не двигайся, а не то я продырявлю твою

Голову!

— Господин офицер, мой сын ничего не знает, он ни при чем!

— А кто знает? — рявкнул офицер, и его лицо налилось злостью.

Лилиан дрожала, молитвенно сложив перед грудью руки.А мадам Абинье, казалось, абсолютно не боится солдат.

— Я уже вам десятый раз говорю, что у меня в доме нет никаких разбойников, нет мятежников! Вам незачем рыться в вещах и выбрасывать их на улицу!

Но солдаты не обращали на крики никакого внимания. Они поглядывали на своего офицера, а тот, махнув рукой, бросил:

— Продолжайте обыск!

Он был абсолютно уверен, что мятежник, которого они ищут, находится где-то в доме, ведь ему некуда податься в этих краях, кроме как к сестре.