Мария кровавая, стр. 142

Филипп теперь все чаще начинал вызывать у нее гнев. Его портрет, который висел в зале заседаний Совета, как будто представляя властителя-короля в его отсутствие, начал Марию раздражать. Она приказала его убрать. Враги королевы утверждали, что она велела его выбросить из зала в присутствии советников. Кто-то слышал, как она многозначительно заметила, что «Господь часто посылает добрым женщинам дурных мужей». И хотя речь шла о леди Брей, намек был совершенно прозрачным. Однако, когда Филипп в конце июня заболел, она проявила большую обеспокоенность, каждые несколько дней посылая гонцов за вестями о состоянии супруга и настаивая, чтобы его семидесятилетний лекарь, все еще находившийся в Англии, немедленно отправился во Фландрию, несмотря на подагру и немощь.

На Филиппа, равно как и на его отца, ни гнев Марии, ни ее заботы никакого впечатления не производили. Ей было отказано в удовольствии пребывать в обществе Филиппа, а также в надежде понести в будущем от него наследника-католика, но условия брачного договора, касающиеся международной политики, следовало неукоснительно исполнять. Война Филиппа с Францией с помощью подписанного в феврале мирного договора была временно приостановлена, но обе стороны могли в любой момент его нарушить, достаточно было небольшого повода. И если войне суждено вновь разразиться, то Англия почти определенно должна будет принять в ней участие на стороне Габсбургов. Все это не выходило из головы у Марии, когда она в июле села писать письмо своему кузену Карлу V. Она передавала поклоны королю и королеве Богемии (которые прислали ей в ответ «богато отделанный, прекрасный» драгоценный веер, с хрустальным зеркалом с одной стороны и часами с другой), а затем высказала свое искреннее разочарование обещаниями, данными ей императором по поводу возвращения Филиппа. «Для меня было бы приятнее поблагодарить Ваше Величество за возвращение мне короля, моего господина и доброго супруга, — писала она, — чем посылать своих эмиссаров во Фландрию… Тем не менее, поскольку Ваше Величество изволили нарушить свое обещание, которое вы дали мне по поводу возвращения короля, моего супруга, я должна волей-неволей высказать вам мое глубокое сожаление». Это было самое откровенное письмо, какое только Мария когда-либо посылала своему опекуну Карлу. Когда она писала эти строки, ее рука дрожала, хотя было заранее понятно, что это все равно не поможет.

Для окружавших королеву было совершенно ясно, что такого напряжения ее организм долго не выдержит. «В течение многих месяцев королева переживала одну горесть за другой», — замечал Мишель, добавляя, что «ее лицо потеряло в плоти очень сильно с тех пор, как я ее видел в последний раз». В августе Марию начала мучить бессонница, и она появлялась при дворе с изможденным лицом и темными кругами под глазами. «Внутреннее» страдание в сочетании с «великой, невиданной доселе жарой» окончательно подорвало ее здоровье. Конец августа она провела в затворничестве и, что самое главное, «больше не появлялась на заседаниях Совета».

В городе Яксли, графство Хантингдоншир, пустили слух, что королева умерла. Школьный учитель, протестант, с десятком приятелей, включая приходского священника, вообразил, что может с помощью этого обмана поднять общину на мятеж. В приходской церкви священник объявил, что Мария умерла и что «леди Елизавета стала королевой, а ее возлюбленный, делящий с ней постель, лорд Эдмунд Кортни стал королем». Самозванца, объявившего себя Кортни, в конце концов поймали и казнили, а двенадцать других заточили в Тауэре. Но подстрекателя, который был тесно связан с заговорщиками в Яксли, задержать не удалось, и в течение следующих нескольких месяцев он стал популярным протестантским героем.

Имени его никто не знал. Говорили, что он «офицер с той стороны пролива и архиеретик, долго живший в Германии», что скрывается он в северных лесах, где мало чиновников королевы и не соблюдаются законы. Он затаился на время, а затем появился в городе с «великой дерзостью», в поисках протестантов, «подстрекая их оставаться твердыми и постоянными, поскольку скоро грядет великое избавление от рабства». Иногда он являлся одетым как крестьянин, иногда как путник, иногда как купец, и все время ускользал от преследования. Пытались даже прочесывать леса. Смотрители со своими людьми бродили по лесам с ищейками, «как будто выслеживая дикого зверя». Однако загадочный лесной человек оставался неуловимым и наконец совсем исчез, возможно, возвратившись в одну из зарубежных эмигрантских колоний. Его действия серьезно обеспокоили королеву и ее советников в последние недели лета, когда солнце окончательно испепелило увядший урожай, а под ногами протестантских еретиков ежедневно вспыхивали костры.

ГЛАВА 46

Вернуть благочестье и нравы исправить.

В задачи миссии Пэджета в Брюсселе в апреле 1556 года входило не только выяснение действительного положения дел с задержкой Филиппа во Фландрии. Пэд-жет также имел инструкции обсудить с императором Карлом огорчительную проблему сожжения еретиков.

Кампания началась четырнадцать месяцев назад, и за это время подвергли пыткам и заточили в тюрьмы сотни подозреваемых в ереси, многие из которых позднее были приговорены к сожжению на костре. Такие казни стали теперь обычным делом, и те, кто наблюдал, как медленно гибнут в огне протестанты, включая детей, долго не могли этого забыть. Человека преследовал образ умирающего в пламени праведника, поющего псалом «до тех пор, пока не сгорят его губы», или он вспоминал шестидесятилетнюю вдову, привязанную к столбу с разожженным под ней костром, или молодую слепую девушку, дочь канатчика, приговоренную к сожжению епископом, которого она не могла даже увидеть.

Нередко палачи делали свое грязное дело очень неумело, и это тоже сильно воздействовало на умы. Слишком часто дрова для костра оказывались сырыми, а угли потухшими. Мешочки с порохом, привязанные к жертвам с целью сократить их муки, не взрывались или калечили несчастных, не убивая до конца. Никто не думал о том, чтобы вставить кляпы в рты страдающим, и их душераздирающие вопли, смешанные с молитвами, долго разносились по всей округе. И практически не имело значения то обстоятельство, что многие из них были схвачены по доносу соседей или местных присяжных, которые назвали имена жертв судьям или специальным уполномоченным для последующей передачи епископам. Или то, что многие жертвы были анабаптистами, которых не только католики, но и большинство протестантов считали архиеретиками, достойными смерти, и которых король Эдуард, будь он жив, почти наверняка бы тоже сжигал. Или тот факт, что в те времена жуткие и жесточайшие казни были привычным и частым явлением, когда людей вешали за самые незначительные преступления, а в английских законах только тяжких уголовных преступлений числилось две сотни.

Существенным для потомков оказалось только одно: в те годы день за днем погибали святые мученики, в большинстве своем простые люди. Рассказы об их святости и подвижнической смерти почти немедленно обрастали легендами и оседали в преданиях. Снова и снова рассказывалось о том, как Джон Роджерс пошел на смерть, вознося молитвы за своего палача, и как он «словно не чувствуя обжигающей боли, мыл руки в пламени, как если бы это была холодная вода», до тех пор, пока огонь не охватил его всего. Так же хорошо был известен рассказ о Лоуренсе Сондерсе. Говорили, что Сон-дерс пошел на костер «с великой отвагой», босой, одетый в рубище. Перед тем как разожгли огонь, он обнял столб и поцеловал его со словами: «Приветствую тебя, крест Христов! Здравствуй, вечное блаженство!» Когда его тело охватило пламя, он «как будто сладко заснул».

Огромный резонанс вызвало сожжение Кранмера. Университетские доктора признали его еретиком, а в ноябре 1555 года папа отлучил Кранмера от церкви, лишив в следующем месяце сана архиепископа. В феврале этот лишенный сана священник предстал перед королевским судом и был приговорен к сожжению за ересь, но его казнь была отложена почти на месяц. Дело в том, что бывший архиепископ написал три смиренных публичных отречения от своих протестантских взглядов, отказываясь от всего написанного и проповедуемого им в течение почти тридцати лет относительно власти папы и всего остального. Он признался, что причинил много зла вере в Англии, и полностью отдавал себя на милость королевы как кающийся грешник. Мария подвергла сомнению искренность его раскаяния, полагая, «что он прикинулся кающимся, надеясь таким образом спасти себе жизнь, а не потому, что на него нашло какое-то просветление». Королева решила, что помилования он не достоин, и повелела Кранмера казнить.