Современная наука и философия: Пути фундаментальных исследований и перспективы философии, стр. 25

Может показаться искусственным непосредственный переход от физического взаимодействия бесконечно малого с бесконечно большим к взаимодействию в других областях реальности. Однако ранее уже говорилось о влиянии теории относительности и других разделов неклассической науки на философские обобщения, что является исходным пунктом подобного перехода.

Обобщение достижений теории относительности и квантовой механики в значительной мере совпадает с исторической эволюцией. В первой половине XX века теорию относительности считали по преимуществу макроскопической теорией быстро движущихся тел. Во второй половине века теория относительности становится единой теорией Вселенной и микромира и вступает в значительно более явный и тесный союз с квантовой теорией, которая также становится универсальной, охватывающей космические процессы. Подобная универсализация созданных в первой половине века физических теорий означает переход из теории микромира в теорию космоса и обратно физических констант, моделей, законов, уравнений, понятий, которые по своей общности в какой-то степени приближаются к философским (или к общенаучным) категориям, оставаясь при этом в пределах физики.

Здесь уместно вспомнить, что в физике Эпикура гипотеза спонтанных отклонений атомов от предписанных законом прямолинейных путей имела философский смысл.

Она относилась к бытию во всех его формах и служила основой освобождения человека от абсолютной «власти физики», как называл Эпикур макроскопическую детерминированность бытия. Эта нота – выведение относительной автономии индивида из спонтанных движений атомов – звучит очень явственно и у Эпикура, и у Лукреция. В той или иной форме, явно или неявно она звучала и позже. Какие же новые моменты внесла сюда неклассическая наука?

Она не ограничивается некоторым возвратом к спонтанным отклонениям в атомной физике, а включает и обратную операцию: локальный процесс видоизменяет макроскопическое и даже космическое целое. В теории познания аналогичное положение выразилось в том, что Эйнштейн называл «бегством от парадокса», т. е. в освобождении от парадоксальности эксперимента путем перехода к новой, парадоксальной, максимально общей теории. Но автономия частицы означает максимальное воплощение, локальную реализацию бесконечного, и именно в такой реализации – ценность локального акта, локального эксперимента.

Из большого числа замечаний Эйнштейна о смысле познания и жизни можно привести одно, тесно связанное с проблемой бесконечности. В автобиографических заметках 1949 года он писал о познании объективного «вне-личного» и «надличного» мира как об основном идеале своей юности: «Там, во вне, существовал большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию. Мысленный охват, в рамках доступных нам возможностей, этого внеличного мира представлялся мне, наполовину сознательно, наполовину бессознательно, как высшая цель» [21],

Была ли эта высшая цель только импульсом для выбора науки как поглощающего всю жизнь занятия, или она в какой-то мере была связана с исходными идеями теории относительности? Конечно, Эйнштейн в те годы, о которых идет речь, еще не знал того, что впоследствии привело к новой картине мира. Но он знал, что постижение «внеличного мира» включает свободу, неотделимую от постижения мира в его бесконечной сложности.

Представление о бесконечной сложности мира, о бесконечном множестве опосредствований, связывающих бесконечно малое здесь-теперь с бесконечно большим вне-здесъ-теперь, явилось психологическим и моральным истоком того ощущения ценности познания, без которого, по словам Эйнштейна, не может быть научного творчества.

Развитие науки неразрывно связано с развитием общества. Поэтому ее ценность не является самодовлеющей, а имеет и более сложный, опосредствованный характер; она состоит в воздействии науки на технику и структуру производства, на социальные отношения и другие стороны развития общества. Такое воздействие можно называть культурной ценностью познания.

Экономическая ценность познания

Познание мира воздействует не только на самого себя, но и на субъект познания; на темпы и направление преобразующей деятельности человека, на результаты этой деятельности, т. е. на преобразованную человеком природу, на структуру ноосферы; на методы преобразования, т. е. на технологию, на уровень и характер производительных сил. Остановимся на экономической ценности познания, а именно – на изменении структуры производства под влиянием современной неклассической науки.

Одним из основных прогнозов, связанных с обобщением достижений современной науки, является уверенность в возрастании значения прикладной науки, производственного применения научных выводов.

В «Капитале» К. Маркса систематически разработана проблема промышленности как прикладного естествознания. В XVIII-XIX веках, вплоть до начала XX века включительно, промышленность получала непосредственные революционизирующие импульсы от того, что тогда называли прикладными исследованиями. Последние резко отделялись от фундаментальных исследований. Долженствование, вопрос «зачем», т. е. вся аксиологическая сторона дела, фигурировали здесь совсем в иной форме, чем в фундаментальных исследованиях. Фундаментальная наука включает эту сторону дела: эксперимент, выбор сфер наблюдения, выбор математических и логических дедукций подчиняются определенной цели («чтобы проверить, увлекает ли движение тела эфир, нужно расположить интерферометр…» и т. п.). В фундаментальных исследованиях, противостоящих прикладным, подобные «чтобы… нужно» подчинены не преобразованию мира; конечная их цель – познание мира.

В неклассической науке подобное разграничение сглаживается. Возникает новое отношение науки к производству, характеризующееся непосредственной прикладной функцией фундаментальных исследований. В производстве все большую роль начинает играть производство информации, причем не только технической и технико-экономической, но и собственно научной. Впрочем, слова «собственно научная информация» оказываются условными: трудно определить заранее, прибавит ли такая информация какие-то новые штрихи и краски к картине мира или послужит его непосредственному преобразованию.

В основе такой эволюции лежит неклассическая по самой своей сути близость эксперимента, способного стать основой технической конструкции или технологического процесса, к фундаментальным проблемам бытия. Эксперимент решает сейчас проблемы конечности или бесконечности, бесконечной делимости или дискретности пространства-времени. С другой стороны, преобразование мира приобрело масштабы, близкие к масштабам основных объективных процессов природы, что связано с расширением ноосферы и ее углублением в направлении бесконечно малого микромира. Таким образом, фундаментальные исследования в неклассической науке подводят познание к оперированию бесконечным.

В настоящее время эти исследования приобрели непосредственный экономический эффект, что помимо колоссального значения для экономики имеет первостепенное значение для философии. Тезис К. Маркса о философии, которая лишь объясняла мир и призвана перейти к его преобразованию, в свете практического значения фундаментальной науки и тесно связанного с ней философского обобщения представлений о мире получает новую конкретизацию.

Диалектическая идея перехода от абстрактных определений к более конкретным, обладающим растущим множеством опосредствований, нашла свой отчетливый физический эквивалент в современной неклассической физике, где «мировая линия» определяется по бесконечно усложняющемуся, растущему множеству непривилегированных систем отсчета (теория относительности) и по бесконечному множеству локальных ситуаций (квантовая механика). Это – неклассический тип систем, в которых локальные элементы системы не только зависят от нее, но и воздействуют на нее в целом.