История сыска в России, кн.1, стр. 117
Убийцей был Григорий Гольденберг, выдавший позже «охранке» более ста человек и покончивший с собой в камере Петропавловки. С. Степняк-Кравчинский писал:
"В пропагандисте 1872 – 1875 годов было слишком много идеализма, чтобы он мог устоять в предстоящей трудной и нестойкой борьбе. Он должен был измениться – или исчезнуть.
И уже начал вырабатываться иной тип революционера, готовый занять его место. На горизонте обрисовывалась сумрачная фигура, озарённая точно адским пламенем, которая с гордо поднятым челом и взором, дышавшим вызовом и местью, стала пролагать свой путь среди устрашённой толпы, чтобы вступить твёрдым шагом на арену истории.
То был террорист".
Весной 1879 года в Петербурге сколотилась группа единомышленников. Гольденберг, Зунделевич, Михайлов, Соловьёв и другие народники-пропагандисты собирались в трактирах, пили водку с дешёвой закуской и спорили. Постепенно все они пришли к мысли о цареубийстве. От общих фраз у молодых людей недалёк был путь и к практической стороне дела. Нужно было наметить исполнителя, время, место, орудие покушения.
Исполнителем вызвался быть Гольденберг. Но его отвергли как еврея. Покушаться на русского царя должен русский. По той же причине не стали даже слушать поляка Кобылянского.
Исполнителем стал Александр Соловьёв. Ему был куплен большой револьвер и несколько граммов яда, чтобы не даться живым.
Михайлов на совете «Земли и воли» сделал сообщение о предстоящем покушении, не называя имени исполнителя. Это вызвало целую бурю. Плеханов и другие были категорически против убийства царя. Они считали систематический террор не согласующимся с программой народников. К тому же после покушения неизбежны репрессии, придётся ликвидировать типографию, оставить работу среди крестьян.
Но Соловьёв уже вшил в брюки потайной клеёнчатый карман для револьвера, купил патроны. Он сбрил свою бородку, купил форменную фуражку какого-то гражданского ведомства. Несколько раз Соловьёв выходил по утрам на угол Невского и Адмиралтейской площади наблюдать за выходом царя на прогулку. Александр II обычно шёл от правого подъезда Зимнего дворца вокруг здания сельскохозяйственного музея и обратно. Прохожих в это время там было мало. По пути следования царя дежурили, конечно, филёры.
Ночь накануне покушения Соловьёв провёл у проститутки. В восемь часов утра он вышел и отправился к Адмиралтейской площади, походил там немного и двинулся по тротуару навстречу царю, появившемуся из-за угла штаба. На расстоянии двух-трёх шагов Соловьёв стал стрелять. Царь, уже до выстрелов что-то заподозривший, бросился бежать зигзагами к Главному штабу. Он запутался в полах шинели и упал. Соловьёва схватили. Он ещё успел выстрелом ранить одного из нападавших и раскусить орех с ядом. Но яд оказался выдохшимся и не подействовал.
Дадим слово генералу Н.Литвинову:
«В доме градоначальника нас встретил какой-то хожа-лый, предложивший услуги, чтобы провести в комнату, где находился стрелявший… Мне бросилась в глаза на дверях надпись „Отделение приключений“ – в эту дверь мы и вошли… В длинной, но светлой комнате в одно окно было порядочно много народу. Тут были и штатские, и военные, и полицейские… На.кожаном диване в полулежачем положении находился молодой человек лет около тридцати, высокого роста, с длинными русыми волосами и тонкими белесоватыми усами. Он был в толстом осеннем пальто, левая рука его покоилась на колене, головою он уткнулся в угол диванам и правою рукою подпирал щеку. Он имел вид человека в обморочном состоянии. Под ногами на полу были две лужи. Помощник градоначальника мне объяснил, что преступника рвало, он ему давал молоко…»
Литвинов побывал на благодарственном молебствии и снова отправился в дом градоначальника: «Признаюсь, что любопытство страшно тянуло меня к преступнику… Обстановка изменилась. Диван стоял уже не подле стены, а посреди комнаты, на нем во всю длину лицом к свету лежал преступник. Волосы его были всклочены, лицо бледное и истомлённое, глаза несколько мутны. Его перед тем только что рвало, благодаря рвотным средствам. В него влили несколько противоядий, и они, конечно, произвели действие, совсем не подкрепляющее силы. Подле него на полу стояла умывальная чашка с порядочным количеством блевоты…»
На выстрелы Соловьёва правительство ответило установлением генерал-губернаторской власти на местах, обязательной полицейской пропиской в Петербурге, Москве, Харькове, Одессе и Ялте. Катков в «Московских ведомостях» призывал: «Ещё ли государственный меч будет коснеть в своих ножнах? Ещё ли не пора явить святую силу власти во всей грозе её величия? Её проявления на страх врагам ждёт, не дождётся негодующий народ, беспрерывно оскорбляемый в своей святыне… Пора и всем нашим умникам прекратить праздномыслие и празднословие, выкинуть дурь из головы и возвратиться к частному здравому смыслу…»
Народовольцы
После раскола «Земли и воли» эта организация разделилась. Наиболее радикальные, сторонники палаческой борьбы и террора, образовали партию «Народной воли». В неё вошли Михайлов, Зунделевич, Квятковский, Фигнер, Перовская, Тихомиров, Баранников, Фроленко, Морозов, Пресняков.
Позже были приняты Желябов, Колоткевич, Ширяев и Ошанина.
У нас почти ничего не говорилось о виленском адвокате Зунделевиче, обладавшем огромными связями за границей. Он купил и перевёз в Россию две типографии: «Русскую вольную типографию» и типографию «Начала», переименованную потом в типографию «Земли и воли». С 1875 года он в своих руках держал всех евреев-контрабандистов на западной границе, по его указанию через границу переводились десятки людей, перевозились сотни пудов нелегальной литературы.
Состав «Народной воли» быстро пополнялся. Много сочувствующих ей было среди либеральных адвокатов, врачей, земских деятелей.
Александр Михайлов был сыном землемера из Путивля. Путь в революцию – обычный: учёба в технологическом институте, участие в студенческих волнениях, высылка на родину. Зимой 1875 году в Киеве он знакомится с пропагандистами, получает у них рекомендации и едет в столицу. Там он попадает под покровительство Натансона и Плеханова. Революционная романтика воспламеняет Михайлова. Он даже создаёт правила конспирации для тайной организации. Каждый революционер, чтобы не вызывать подозрений, должен быть прилично одет. Конспиративная квартира имеет 2-3 выхода, на окнах обязательно выставляются условные знаки. Михайлов составил список всех проходных дворов в Петербурге и требовал от товарищей эти дворы изучить. Ему дали кличку Дворник.
Когда народники расходятся по деревням Поволжья – волостными писарями, фельдшерами, мастеровыми, – Михайлов пытается вписаться в сектантскую раскольничью среду. Выдавая себя за мелкого приказчика, он поселился в Саратове на квартире у старообрядцев.
Потом – опять Петербург. Михайлов вначале каждый день просиживает в Публичной библиотеке, знакомясь с богословской литературой. Но скоро столичные дела поглощают его, и Михайлов забывает о своих раскольниках. Он участвует в освобождении Преснякова из полицейского участка, пытается освободить переводимого из харьковской тюрьмы Войнаральского. При покушении на Мезенцева Михайлов был сигнальщиком. Плеханов отправил его на Дон, где началось брожение казаков. Предполагалось организовать там боевые дружины.
Вернувшись в столицу, он обнаруживает полный разгром «Земли и воли». Нет ни денег, ни паспортов. Он неутомимо восстанавливает былые связи, собирает деньги, с Зунделевичем устраивает типографию. В своей комнате Михайлов повесил плакат: «Не забывай своих обязанностей!» Это он составил смертный приговор Рейнштейну, был сигнальщиком при покушении на Дрентельна.
Михайлов сумел увлечь идеями террора Николая Клеточникова, помощника делопроизводителя III Отделения.
Пензенский мещанин Клеточников слушал лекции в Московском университете, но по болезни вынужден был уехать в Крым. Там он работал кассиром, жил спокойно. Но в столицу его тянуло, и когда Клеточников приехал в Петербург подыскивать место, он случайно познакомился с Михайловым. Сначала Дворник прощупывал Клеточникова, но тот был чист и безмятежен, как дитя. Михайлов красочно рисовал ему счастье борьбы во имя свободы, обещал найти хорошую службу, помочь деньгами. Он посоветовал Клеточникову снять комнату в доме на углу Невского и Надеждинской, где жили агенты «охранки».