Молчать нельзя, стр. 6
Казимира подвели к ограде кладбища. Вперед вышел унтер-офицер и громко заговорил по-польски:
— Эта бешеная собака уничтожила прошлой ночью семь немецких солдат. Он поплатится за свой поступок. Но не смертью! Его отправят в надлежащее место. Там он будет работать, мучаясь от вашего презрения и ненависти. За убитых им солдат мы расстреляем в назидание другим семьдесят мужчин вашей деревни. Расстреляем сейчас на этой площади.
— Нет! Вы не смеете! — срывающимся голосом закричал Казимир. — Они. не виноваты! Никто ничего не знал. Вчера я был не в своем уме. Я видел, как вчера в лесу расстре…
— Молчать! — рявкнул офицер.
— Вы не имеете права! — в отчаянии продолжал Казимир, падая на колени. — Я один должен нести наказание.
Пинок в спину, и он упал лицом в снег. Его подняли.
А переводчик продолжал:
— Оберштурмфюрер отберет сейчас мужчин. Трупы останутся лежать на снегу трое суток.
— Нет! Только не это! — рыдая, кричал Казимир. Проклятые шкопы, вы не имеете права…
Он вырывался из веревок, по заросшему лицу текли; слезы.
Офицер вошел на кладбище. Мужчины отводили взгляд в сторону, чтобы не попадаться ему на глаза.
Семьдесят человек. Почти половина всего мужского населения деревни. В каждой семье будет покойник.
— Подлецы! Мерзавцы! — кричал Казимир в отчая нии.
Его сильно ударили кулаком по лицу. Губы сразу распухли.
— Убийцы! — продолжал он, не обращая внимания на боль. — Не имеете права…
Офицер уже приступил к выбору жертв. Хлыстом он тыкал в лицо обреченного и коротко бросал:
— Ты… Ты… Ты…
Заплакали женщины. Мужчины крепче сжали губы.
Отобранных отводили к церковной стене. Они стояли там с побледневшими лицами под охраной молодых эсэсовцев.
— Ты! — хлыст офицера коснулся старого Томска. Его знали все. В молодости он мог согнуть монету.
— Ты! — ткнул офицер в молоденького хромого Войтека.
— Ты! — показал он на Владислава Ливерского, отца Анны.
— Ты… Ты… Ты…
Вот и все семьдесят… Их выстроили в два ряда у стены церкви. Взявшись за руки, они в упор смотрели на эсэсовцев, приготовившихся к стрельбе.
— Простите! — с мольбой произнес Казимир разбитыми губами. — Я не знал, насколько они низки. Я убил семерых и считал, что они расстреляют меня одного…
— Ахтунг! — скомандовал офицер.
Эсэсовцы бросили сигареты и подняли автоматы.
— Ты поступил правильно, Полчанский, — крикнул один из стоявших у стены. — Мы на тебя не сердимся.
— Да здравствует Полчанский! — крикнул другой.
— Да здравствует Полчанский! — подхватили остальные.
— Огонь! — в ярости заорал взбешенный оберштурмфюрер.
3атрещали автоматы, и Казимир увидел, что убитые падали не разжимая рук.
Потом Казимир перевел взгляд на Анну. Она стояла бледная как смерть, но не плакала, а только вздрагивала при каждом новом залпе. Она смотрела не на тех, кто стоял у стены, а на Казимира. Ее внутренняя дрожь передалась ему. Он боялся ее темно-карих глаз. Ведь он был повинен в гибели ее отца… Но в ее взгляде не было упрека, и это делало его еще более несчастным.
— Я люблю тебя, Казимир Полчанский, — крикнула она. — Я люблю тебя и горжусь тобой!
Анна прижалась лицом к груди своей плачущей матери, и Казимир видел только ее вздрагивающие плечи.
В тот же день Казимира отправили на грузовике в Варшаву и посадили в тюрьму, где он находился до февраля 1942 года.
Глава 2. ЯНУШ ТАДИНСКИЙ
(Любовь сильнее смерти)
— Отличная работа, Януш, — сказал Росада, командир партизанского отряда, и отложил стопку фальшивых документов в сторону. — Ты большой мастер. Сам Гитлер поклялся бы в подлинности этих печатей и подписей.
— Дай-ка мне лучше водки, — прервал его Януш. Собачий холод!
— У нас только самогон, — ответил Росада извиняющимся тоном. — Но ребятам нравится, у него-приятный вкус. О настоящей водке мы уже забыли.
Он достал бутылку из шкафа. А Януш тем выменем вынул из кармана обрывок газеты и осторожно насыпал на него щепотку табаку. Росада налил самогона, а Януш, свернув козью ножку, с удовольствием затянулся. Где то время, когда он курил только болгарские сигареты и ничего не пил, кроме русской водки? Тогда у него была хорошая должность в чертежном бюро крупной текстильной фабрики в Лодзи. Фабрику захватили немцы, и теперь она полным ходом работает на рейх. Януш ушел с нее и стал торговать продуктами, которые тайно скупал в окрестных деревнях, а в свободные часы занимался изготовлением удостоверений для евреев. В этом деле он быстро достиг совершенства. Он мог подделать любую печать, любую печатную букву, любую подпись. Подделанный им документ потом никто не мог отличить от оригинала.
К сожалению, один из задержанных с фальшивым удостоверением, не вынес и выдал его. Януш заметил из окна приближающихся к дому жандармов, выпрыгнул в сад и скрылся, не успев проститься с женой. Его юная темноволосая Геня ждала ребенка. Тогда она была на четвертом месяце. Сколько же времени прошло с тех пор? Боже, почти пять месяцев! Малыш может появиться на свет со дня на день. Лучше не думать об этом. Становится невыносимо тяжело, когда начинаешь вспоминать о Гене, об их огромной любви, о счастливой совместной жизни. Где все это? Он знал, что товарищи тайно передают ей продукты и деньги. Изредка приносят от нее письма, в которых она пишет, что любит его и назовет. сына (а родится, конечно, сын) Янушем. Она чувствует себя хорошо и надеется, что война скоро кончится.
Он залпом выпил самогон и закашлялся.
— Ну и крепок!
— Налить еще?
— Как хочешь…
Януш осмотрел бедное жилище партизанского командира. На шкафу — изображение пресвятой девы, под ним — портрет Сталина. Росада был настолько же верующим, насколько убежденным коммунистом. Лицо мадонны — безмятежно-розовое, одежда — лазурно-голубая. Длинный острый палец указывал в огненно-красное сердце.
— Почему бы тебе не остаться у нас? — спросил Росада. — Здесь хорошо. Мы уничтожаем массу фрицев, а им до нас не добраться…
И действительно, у Росады было неплохо. В печке пылали толстые поленья. Прокуренная комната при неровном свете керосиновой лампы казалась по-домашнему уютной. Янушу вспомнились ночи, проведенные в лесах и овинах.
— Нет, я не могу остаться у вас, — ответил он, выпил еще и поежился. — Не только вам нужны фальшивые документы. Теперь скрываются десятки тысяч людей, сотни тысяч евреев живут в надежде не попасть в гетто. Но очень немногие умеют подделывать документы. Вот уже почти пять месяцев Януш скитается по стране под постоянный угрозой быть схваченным. Для себя он не мог сделать того, что делал для других. Его фотография разослана по всем полицейским участкам, а за его голову даже вознаграждение назначено. Видно, здорово он досаждает оккупантам.
— Бутелька был вчера в Лодзи, — осторожно начал Росада…
Партизаны, приходя в отряд, брали себе кличку, не называя своих настоящих имен. В случае провала они не могли выдать врагу друг друга, так как знали товарищей только по кличкам. .
Росада увидел, с каким напряжением пальцы Януша сжали рюмку. . — Говори же! — сдерживая волнение, сказал Януш.
— Он видел одного из наших, который регулярно навещает твою жену.
— Ну как она? — нетерпеливо спросил Януш.
— Да как тебе сказать, — замялся Росада. — За твоим домом наверняка следят.
— Говори, все ли у нее в порядке? — прошептал в тревоге Януш.
— Все идет как нельзя лучше. Наверное… . . — Ну. — же? . . .
— Наверное, ты скоро станешь отцом. Врач сказал, что это случится сегодня днем или ночью.
— Я должен идти к ней, — заторопился Янущ.
— Непонятно, почему они не забрали ее сразу же после твоего бегства. Ведь в их правилах расправляться с женами за мужей. Представляю, что у тебя творится на душе, но я на твоем месте все же не пошел бы.
— Боже мой! Я же должен взглянуть на своего сына и подержать его на руках. Мне надо посмотреть, как Геня кормит его грудью и поцеловать ее.