Жена бургомистра, стр. 26

Что касается надежд французского жениха, то они были не блестящи: когда госпожа говорила о нем, то она делала это с улыбкой, которую мы хорошо знали и которая не предвещала ничего доброго, но все-таки она часто писала и маркизу, и его матери; приходили иногда и к нам письма из Ротбрена. Конечно, и дону Люису ее сиятельство дала не одну тайную аудиенцию.

В Великий пост явился посланный от молодого дворянина с известием, что в день светлого Христова Воскресения прибудут в Брюссель сам он из Гарлема, а маркиз из замка Ротбрен. В Страстной четверг я получил приказание украсить цветами домашнюю капеллу, заказав почтовых лошадей и тому подобное. В пятницу, в день Распятия Христова — я был бы рад, если бы то, что я рассказываю, было ложью, — в пятницу рано утром синьорину одели в подвенечное платье; появился дон Люис в черной одежде, гордый и мрачный, как всегда, и до восхода солнца, при свете свечей, в холодное и сырое утро — мне кажется, как будто это было только вчера — кастилиец обвенчался с нашей молодой барышней. Свидетелями были баронесса, испанский офицер и я. К семи часам утра был подан экипаж и, когда в него были уложены вещи, дон Люис велел мне поставить в повозку еще один тяжелый ящичек. Я хорошо знал его; обычно баронесса сохраняла в нем деньги в монете. На Пасху уже всему городу стало известно, что дон Люис д'Авила увез прекрасную Анну фон Гогстратен, а в Страстной четверг (значит, всего за какие-нибудь сутки до свадьбы) убил в Гааге на дуэли ее жениха на его пути в Брюссель.

Я никогда не забуду, в какое бешенство впал приехавший молодой ван Гогстратен. Баронесса не отважилась показаться ему на глаза и сказалась больной, хотя была так здорова, как только могла быть в эти последние годы.

— Но не знаете ли вы, чем объясняется загадочное поведение вашей госпожи? — спросил Вильгельм.

— О да, сударь. Причины этого совершенно ясны. Однако уже поздно, и я должен поспешить. Впрочем, обо всем в отдельности я и без того не могу рассказать вам слишком много, так как сам еще был ребенком, когда происходили нижеследующие события. Однако Сусанна рассказывала мне кое-что, что, пожалуй, стоит передать вам. Матерью ее сиятельства была госпожа д'Эшевро, и свои лучшие годы моя госпожа провела у ее сестры, которая по зимам жила в Париже. Это было во времена покойного короля Франциска, а вы, наверное, знаете, что этот великий государь был блестящим кавалером и смелым рыцарем; про него говорили, что он разбил не меньше сердец, чем сломал копий. Моя госпожа, которая была тогда еще красива, также принадлежала к дамам его двора, и король Франциск [27] оказывал ей предпочтение перед всеми. Но синьорина умела соблюсти свою честь, так как еще раньше в изящном маркизе д'Авенне нашла рыцаря, которому отдала все свое сердце и из-за которого проплакала немало ночей. Однако слуга всегда подражает господину, поэтому и маркиз целые пять лет носил цвета синьорины и оказывал ей все услуги покорного рыцаря; но глаза его и сердце слишком метались направо и налево. Тем не менее он всегда возвращался к своей даме, и, когда наступил шестой год, Эшевро предложила маркизу прекратить свою игру и подумать о свадьбе. Моя госпожа начала уже готовить себе приданое, и Сусанна бывала свидетельницей того, как она советовалась с маркизом, сохранить ли за собой свои голландские имения и замки или продать их.

Однако до свадьбы дело все-таки не дошло. Маркиз отправился с войском в Италию, и синьорина пребывала в вечной тревоге за него; тогда в Италии терпеть не могли французов, а он заставлял ждать о себе весточки по целым месяцам. Наконец он вернулся в Париж и по возвращении нашел в доме Эшевро маленькую кузину нашей синьорины уже выросшей и обратившейся в прелестную девушку. Остальное можете уже представить себе сами. Бутончик Гортензия понравилась маркизу гораздо более, чем двадцатипятилетний голландский цветок. Эшевро были знатны, но кругом в долгах, а жениху, пока он сражался в Италии, досталось от отчима огромное состояние; поэтому они никак не могли отказать ему. Моя госпожа вернулась в Голландию. Отец молодого дворянина вызывал маркиза, но на дуэли не было пролито ни капли крови, и господин д'Авенн в браке с Гортензией д'Эшевро пользовался полным счастьем. Сын их был несчастным женихом синьорины Анны.

Вы понимаете, господин Вильгельм? Половину своей жизни моя госпожа питала и лелеяла старую злобу; в угоду ей она пожертвовала родной кровью ради дуэлянта дона Люиса, но зато убийством единственного сына она отплатила его ненавистной матери за горе, которое несла по ее вине в продолжение долгих лет.

Музыкант скомкал платок, которым вытирал себе лоб, и спросил глухим голосом:

— Что же еще вы знаете об Анне?

— Немного, — ответил Белотти. — Молодой дворянин вырвал ее из своего сердца и называет Хенрику своей единственной дочерью. Того, на ком тяготеет отцовское проклятье, счастье избегает, и она, конечно, не нашла его. За свои выходки дон Люис был разжалован в прапорщики, и кто знает, что сталось с молодой, прекрасной синьориной. Баронесса посылала ей иногда через синьора Лампери из Флоренции деньги в Италию, но последние месяцы я ничего не слышал об этом.

— Еще один вопрос, Белотти! — сказал Вильгельм. — Как же это молодой дворянин решился поручить и Хенрику ее тетке после всего, что произошло в доме вашей госпожи с его старшей дочерью?

— Деньги, презренные деньги! Чтобы удержать за собой замок и не лишиться наследства, он отдал свое дитя. Да, господин, из-за синьорины торговались, как из-за лошади, и дворянин уступил ее недешево. Выпейте-ка, господин, вы что-то плохо выглядите…

— Пустяки, — возразил Вильгельм, — на свежем воздухе мне тотчас станет лучше. Благодарю вас за ваш рассказ, Белотти!

XIII

Шестнадцатого мая госпожа бургомистерша ван дер Верфф после обеда осматривала шкафы и ларцы. Питер находился в ратуше, но он сказал ей, что к вечеру у него соберутся на дружескую беседу комиссар принца, господин Дитрих ван Бронкхорст, оба господина фон Нордвик, городской секретарь ван Гоут и несколько других городских начальников и друзей свободы. Мария должна была позаботиться об угощении господ хорошей закуской, вином и всем остальным.

Это поручение оживило и подбодрило молодую женщину. Ей было приятно хоть раз сыграть роль хозяйки в том смысле, какой придавался этому слову в ее родном доме. Как давно ей было отказано в удовольствии слышать серьезный, содержательный разговор. В визитах у них теперь, разумеется, недостатка не было: родственницы ее мужа, которые ухаживали за ней и заходили к Варваре, довольно часто просили и ее показаться у них; среди них были некоторые, которые выказывали ей дружеское расположение и которых она уважала за честность и смелость, но не было ни одной, к которой бы она чувствовала теплое расположение; даже более, Мария, жизнь которой поистине была небогата развлечениями, приходила в ужас от их появления, а присутствие их выносила как неизбежное зло. Почтенные матроны все без исключения были старше ее на несколько десятилетий, и, когда, сидя за пирожным, вареньем и сладким вином или за вязанием пряжи и плетением сетей, они разговаривали о тяжелом времени осады, о детях и прислуге, о белье и мыловарении или подвергали строгой критике многие непонятные для них и не слишком разумные поступки, которые совершились или должны были совершиться, у Марии становилось тяжело на сердце, и ее одинокая комната казалась ей тогда тихим уголком мира.

Только когда начинали говорить о бедствиях страны и о священной обязанности в случае несчастья перенести во второй раз всевозможные лишения ради свободы страны, она снова делалась разговорчивой и охотно прислушивалась к речам этих стойких женщин; видно было, что они относятся серьезно к тому, что говорят; но если праздная болтовня продолжалась целые часы, то порой причиняла Марии просто физическую боль. И все-таки она не смела избегать их бесед и должна была оставаться до тех пор, пока не уходила последняя кумушка, потому что после того как она несколько раз решилась уйти раньше, Варвара дружески предупредила ее и не скрыла, что ей пришлось бы оказаться в неловком положении, защищая невестку от обвинений в гордости и неблаговоспитанности.