Уарда, стр. 81

– Откуда же я мог об этом знать?

– Но ты поверил, что перед тобой Бент-Анат, когда она появилась во время драки?

– Да, поверил, – нерешительно признался Пентаур, опустив глаза.

– Ну, в таком случае ты поступил дерзко, прогнав дочь фараона и назвав ее обманщицей.

– Да! Это было дерзостью, – отвечал Пентаур. – Но она ведь рисковала ради меня своим царственным именем и именем своего великого отца, а я… как же было мне не пожертвовать своей свободой и своим именем, чтобы…

– Довольно! Мы и так уже много об этом слышали, – оборвал его Амени.

– Постой, – вмешался везир. – А что сталось с девушкой, которую ты спас?

– Одна старая колдунья по имени Хект, соседка парасхита, взяла ее вместе с бабкой в свою пещеру, – ответил поэт.

На этом допрос кончился, и Пентаура по приказу верховного жреца увели обратно в темницу Дома Сети.

Едва он вышел, как везир вскричал:

– Это опасный человек! Он мечтатель! И страстный приверженец Рамсеса!

– А также его дочери, – улыбнулся Амени. – Но он только ее почитатель. Тебе нечего опасаться, ибо я ручаюсь за чистоту его помыслов.

– Но ведь он красавец, и речь его производит неотразимое впечатление! – воскликнул Ани. – Я требую, чтобы он был выдан мне как преступник, потому что он убил одного из моих солдат.

Амени помрачнел.

– Дарованная нам грамота, – начал он очень серьезно, – гласит, что только совету жрецов предоставлено право судить служителей этого храма. Ведь ты, будущий фараон, добровольно обещал нам, передовым бойцам за твое священное и древнее право, полное соблюдение всех наших привилегий.

– Так оно и будет, – заявил Ани, глядя на Амени с кроткой улыбкой. – Но этот человек опасен, и я надеюсь, что вы не оставите его без наказания?

– Он будет подвергнут строгому суду, – сказал Амени. – Но только в стенах этого храма.

– Но ведь он совершил убийство, и притом не одно! Он заслужил смертной казни!

– Он совершил их, защищаясь, – возразил Амени. – К тому же такими одаренными людьми бросаться не следует, пусть даже не вовремя проявленное благородство побудило Пентаура к дурным поступкам. Я вижу, что ты желаешь ему зла. Обещай мне, если ты дорожишь мной как своим союзником, не посягать на его жизнь.

– Обещаю! – улыбнулся везир и протянул руку верховному жрецу.

– Прими же мою глубокую благодарность, – сказал Амени. – Пентаур был самым многообещающим моим учеником, и я все еще ценю его, невзирая на кое-какие его заблуждения. Когда он рассказывал нам об охватившем его боевом задоре, разве не был он в тот миг подобен великому Асса или его сыну – старшему махору, отцу-Осирису нашего Паакера?

– Это сходство просто поразительно, – согласился везир. – И оно тем более поразительно, что, как говорят, он низкого происхождения. Кто была его мать?

– Дочь нашего привратника – некрасивое, кроткое и тихое создание.

– Ну, я вернусь к пирующим, – сказал везир после недолгого раздумья. – А тебя я хочу попросить еще об одном. Я уже говорил тебе о той тайне, которая отдает махора Паакера в наши руки. Так вот, эта тайна известна старой колдунье Хект, той самой, что взяла к себе жену парасхита. Пошли за ней стражников, вели им арестовать ее и привести сюда. Я сам учиню ей допрос, это позволит мне, не привлекая ничьего внимания, выведать у нее ее тайну.

Амени немедленно послал нескольких вооруженных стражников за старухой, после чего шепотом приказал доверенному слуге зажечь лампы в так называемой комнате для допросов и приготовить ему кресло в соседней комнате, за стеной.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В то время когда гости Дома Сети еще сидели за столами, а стражники отправились в Долину Царских гробниц, чтобы именем Амени привести в храм старую Хект, с юго-запада неожиданно подул резкий горячий ветер. Он гнал по небу тяжелые черные тучи, а по земле – облака рыжей пыли. Ураган гнул стройные стволы пальм, как воин свой лук; на площади, где происходил праздник, он вырывал из земли колья палаток, срывал их легкие полотняные крыши, и они неслись во мраке, словно огромные белые привидения; ветер хлестал водную гладь Нила, пока его желтоватые воды не вздыбились и по реке не заходили волны, словно по беспокойному соленому морю.

В. эту непогоду Паакер заставил своих дрожавших от страха гребцов перевезти его через реку. Не раз барка едва не опрокидывалась, но он сам уверенно правил рулем здоровой рукой, хотя от качки раздробленные пальцы жестоко болели. После многих неудачных попыток им удалось, наконец, пристать к берегу.

Ураган погасил фонари на мачтах барки, предупреждавшие слуг о возвращении Паакера, а поэтому на берегу не было ни рабов, ни факельщиков. В кромешной тьме, борясь с яростными порывами ветра, добрался он до высоких ворот своего дома. Обычно сиплый лай его пса извещал привратника о появлении хозяина; сегодня же сопровождавшим его матросам долго пришлось стучать в ворота.

Когда Паакер вошел во двор, то и там его встретил непроглядный мрак, так как ураган всюду погасил фонари и факелы. Светились лишь окна его матери.

Вот подали голос собаки в своих открытых клетках, но они не лаяли, а тоскливо скулили, напуганные яростным ветром. Их жалобный вой, как ножом, резанул махора по сердцу, ему невольно вспомнился убитый Дешер.

Когда же Паакер вошел в свои комнаты, старый раб эфиоп вместо приветствия начал громко причитать, оплакивая собаку, которую он вырастил еще для отца Паакера и любил всей душой.

Махор упал на стул и приказал принести холодной воды, чтобы по предписанию врача Небсехта окунуть в нее ноющую руку.

Как только старик увидал раздробленные пальцы хозяина, новый горестный вопль вырвался из его груди, а когда Паакер велел ему замолчать, раб спросил:

– Неужели еще жив тот, кто сделал это и убил Дешера?

Паакер только кивнул головой, молча глядя в пол и погрузив руку в прохладную воду. Он был глубоко несчастен и спрашивал себя: почему ураган не опрокинул его барку, а бурные воды Нила не поглотили его самого! Лютая горечь переполняла его душу, ему хотелось бы быть ребенком, чтобы поплакать вволю. Однако уже очень скоро настроение его переменилось – он начал глубоко и часто дышать, в глазах его засветился зловещий огонь. Он уже больше не думал о своей любви. Нет! Его мысли были полны теперь одной местью, казавшейся ему много слаще любви.

– Проклятое рамсесово отродье! – воскликнул он, заскрежетав зубами. – Я уничтожу вас всех – и фараона, и Мена, и гордых царевичей, всех до единого! Погодите! Дайте только срок!

И высоко подняв правую руку, сжатую в кулак, он погрозил ею своим противникам.

В тот же миг дверь его комнаты отворилась, и вошла Сетхем; ее шаги заглушил вой и свист урагана. Она приблизилась к сыну, погруженному в мысли о мести, и, ужаснувшись при виде дикой злобы, исказившей черты его лица, тихо окликнула его по имени.

Паакер вздрогнул, потом проговорил с напускным равнодушием:

– А, это ты, мать! Скоро уже рассвет, и мне кажется, в эту пору лучше спать, чем бодрствовать.

– Я не могла найти себе места, – сказала она. – Ветер воет так жутко, а на душе у меня тревожно, очень тревожно, совсем как перед смертью твоего отца.

– Ну, что ж, оставайся у меня, ложись на мою кровать, – несколько мягче проговорил Паакер.

– Я пришла сюда не для того, чтобы спать, – решительно сказала Сетхем. – Как это ужасно – все, что случилось с тобой на пристани, я так разволновалась! Нет, нет, сын мой, вовсе не из-за твоей разбитой руки, хотя мне очень тебя жаль. Я думаю о фараоне, о его гневе, когда он узнает об этой ссоре. Он не так благосклонен к тебе, как к твоему покойному отцу, – мне это отлично известно! Ах, как дико ты хохотал, какой у тебя был жуткий вид, когда я вошла сюда. Меня охватил такой страх!

Некоторое время оба они молчали, прислушиваясь к яростно бушующему урагану. Первой нарушила молчание Сетхем: