Уарда, стр. 65

Хотя махор и задыхался от волнения, он попросил ее рассказать сон.

– Представь себе, – начала Неферт, двигая бокал по полированному подносу, мокрому от перелившегося через край вина. – Представь себе, Паакер, что мне снилось ладанное дерево, вон то, что стоит в большой кадке. Его привез мне из страны Пунт твой отец, когда я была еще ребенком; с тех пор оно выросло и стало большим. Во всем саду нет ни одного дерева, которое я так любила бы, как это, потому что оно напоминает мне о твоем отце – он был всегда так ласков со мной!

Паакер только кивнул головой.

Неферт взглянула на него и, увидев, как горит его лицо, оборвала свой рассказ.

– Становится жарко, – сказала она. – Не хочешь ли выпить глоток вина или воды?

С этими словами она поднесла бокальчик ко рту, одним глотком отпила половину, потом забавно сморщилась и, обернувшись к Катути, которая стояла за ее стулом, протянула ей бокал со словами:

– Что-то вино сегодня уж больно кислое! Вот попробуй сама!

Вдова взяла у нее бокальчик, поднесла его ко рту, но даже не омочила губ. Опуская бокал, она вдруг хитро улыбнулась махору, глядевшему на нее с неописуемым страхом. В голове ее, подобно молнии, мелькнула мысль: «Та, которой ты так жаждешь, боится твоего расположения». Правда, жестокость была чужда ее натуре, но все же ей хотелось расхохотаться, хотя в этот день она совершила самый постыдный поступок в своей жизни. Ей стало очень весело, когда она, возвращая дочери бокал, шутливо промолвила:

– Мне, правда, приходилось пить вино и послаще, но кислое так приятно освежает в жару.

– Это верно, – согласилась Неферт и, осушив бокал до дна, продолжала:

– Но я все-таки должна досказать тебе свой сон. Итак, я ясно видела вот это ладанное дерево, подарок твоего отца, во всей его красе. Мне даже казалось, что я вдыхаю его аромат, – правда, как сказал мне мой толкователь, это невозможно, потому что во сне человек не чувствует запахи. Восхищенная, я приблизилась к этому прекрасному дереву. Вдруг в воздухе засверкали не меньше сотни секир, и, словно направляемые чьими-то невидимыми реками, они начали с такой силой рубить несчастное деревце, что ветки его полетели во все стороны, а под конец и ствол упал на землю. Если вы думаете, что я опечалилась, то вы ошибаетесь! Меня даже обрадовали эти сверкающие секиры и летевшие во все стороны щепки. Когда уже нечего было рубить, кроме разве корней в земле, я вздумала оживить дерево. Мои слабые руки вдруг сделались крепкими и сильными, ноги – проворными и резвыми, и я стала носить воду из пруда. Я все носила ее и лила на корни, а когда у меня уже не оставалось сил, на израненном дереве появилась почка, из нее выглянул зеленый листок, затем стал расти стебель, он поднимался все выше и выше. Потом стебель начал твердеть, превратился в ствол, пустил сучья и веточки, из которых одни украсились листьями, а другие – белыми, красными и голубыми цветами. Потом откуда-то появилось много пестрых птичек, они расселись на ветках и начали петь. Ах, это было так красиво! Сердце мое пело еще громче птичек при виде этого, и я говорила себе, что без меня дерево погибло бы, а теперь оно обязано мне жизнью.

– Чудесный сон, – сказала Катути. – Он напомнил мне те годы, когда ты была еще девочкой и до полуночи выдумывала разные сказки. А как истолковал жрец этот сон?

– Он пообещал мне кое-что, – уклончиво отвечала Неферт. – И, между прочим, он заверил меня, что счастье, которое суждено мне судьбой, после грубых посягательств на него в конце концов расцветет свежей зеленью.

– И это ладанное дерево подарил тебе отец Паакера, – сказала Катути, спускаясь в сад.

– Да, это мой отец привез его для тебя с дальних восточных границ! – воскликнул Паакер, как бы подчеркивая последние слова вдовы.

– Это и радует меня больше всего, – сказала Неферт. – Потому что он был очень мне дорог, я любила его, как родного отца. Помнишь, как мы однажды катались по пруду? Лодка опрокинулась, и ты вытащил меня из воды уже без чувств. Никогда не забуду я взгляда, устремленного на меня этим прекрасным человеком, когда я очнулась у него на руках. Таких умных и честных глаз я не видела ни у кого на свете!

– Он был добр и очень любил тебя, – сказал Паакер, в свою очередь вспоминая тот день, когда он отважился запечатлеть поцелуй на губах прелестной девочки, потерявшей сознание.

– Как я рада, что настал, наконец, день, когда мы вместе можем вспоминать о нем, – сказала Неферт. – Теперь позабыта, наконец, эта старая вражда, камнем лежавшая у меня на сердце! Только сейчас я поняла, как ты добр. Сердце мое до краев полно глубокой благодарности, когда я вспоминаю о своем детстве, о том, что всем прекрасным и незабываемым в те годы я обязана тебе и твоим родителям. Взгляни на своего пса – он ластится ко мне, словно хочет показать, что и он не забыл меня! Все, что исходит из вашего дома, будит во мне приятные воспоминания!

– Мы все очень любили тебя, – сказал Паакер, с нежностью взглянув на Неферт.

– А как чудесно нам было в вашем саду! Этот букет, что ты мне принес, я поставлю в воду и постараюсь подольше сохранить, как привет из того места, где я так беззаботно и блаженно предавалась играм и мечтам!

С этими словами она коснулась губами пестрых лепестков, а Паакер внезапно вскочил и, схватив руку молодой женщины, начал покрывать ее горячими поцелуями. Неферт вздрогнула и попятилась, но он протянул к ней обе руки, намереваясь обнять ее. Его дрожащая рука уже коснулась ее стройного тела, как вдруг в саду раздались громкие крики и в зал вбежал карлик Нему, чтобы сообщить о прибытии царевны Бент-Анат.

Тотчас появилась Катути, а чуть ли не следом за ней в зал вошла любимая дочь Рамсеса.

Паакер отошел от Неферт и откланялся, прежде чем она успела прийти в негодование от его дерзости.

Пылая страстью и пошатываясь, словно пьяный, добрался он до своей колесницы. Он свято верил, что любим супругой возничего. Сердце его ликовало. Вспомнив о старой Хект, он тут же решил осыпать ее золотом. А пока, не теряя времени даром, он помчался во дворец просить везира Ани отпустить его в Сирию. Там должно решиться: он или Мена…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Пока Неферт, все еще вне себя от возмущения и испуга, молчала, не в силах произнести ни слова, Бент-Анат, с царственным достоинством, уже успела сообщить вдове свое решение взять ее дочь на почетное место своей первой подруги. Она распорядилась, чтобы супруга Мена еще сегодня переехала к ней во дворец.

Таким тоном царевна никогда еще не говорила с Катути, и от вдовы не укрылось, что Бент-Анат умышленно переменила свое обращение с ней.

«Неферт пожаловалась ей на меня, – подумала Катути, – и теперь она уже не считает меня достойной дружеской благосклонности».

Вдова была глубоко уязвлена и встревожена этим. И хотя она прекрасно понимала, какой опасностью грозит ей то, что у Неферт, наконец, открылись глаза, сама мысль о том, что она теряет свое дитя, нанесла ее сердцу тяжелую рану. Поэтому слезы, выступившие у нее на глазах, и боль, звучавшая в ее голосе, когда она обратилась к царевне, были совершенно искренни.

– Ты требуешь от меня половины моей жизни, – сказала она. – Но твое дело повелевать, а мое – повиноваться.

Бент-Анат с горделивой уверенностью сделала жест правой рукой, как бы подтверждая слова вдовы.

Неферт подбежала к матери, обхватила руками ее шею и долго плакала у нее на груди.

На глазах царевны тоже заблестели слезы, когда Катути подвела к ней свою дочь, еще раз запечатлев поцелуй на ее чистом лбу.

Бент-Анат взяла Неферт за руку и не отпускала ее все время, , пока Катути передавала рабам одежды и украшения дочери.

– Не забудь шкатулку с засушенными цветами, фигурки богов и амулеты, – напомнила Неферт. – Ах, мне хотелось бы взять с собой и это ладанное дерево, подаренное дядей.

Белая кошечка играла у ее ног с упавшим на пол букетом Паакера. Неферт взяла кошку на руки и поцеловала ее в мордочку.