Уарда, стр. 121

Прошло около часа.

Наконец данаец собрался уходить и позвал Уарду с собой. Но Мена попросил у него разрешения прежде сообщить обо всем случившемся фараону и его дочери, которая поручила ему девушку, и сказал, что он не может отпустить ее без ведома царевны.

Не дожидаясь ответа данайца, он быстро вышел из палатки, направился туда, где пировал фараон, и, как мы уже знаем, Рамсес с Бент-Анат и Рамери немедля последовали за ним.

По дороге Мена живо описал им сцену, только что разыгравшуюся у него на глазах, а Рамсес, переглянувшись с Бент-Анат, спросил сына:

– Готов ли ты исправить свою ошибку и привлечь на нашу сторону гордого данайского царя женитьбой на его внучке?

Рамери не мог вымолвить ни слова, но, схватив отца за руку, он поцеловал ее так порывисто, что Рамсес отнял руку и, погрозив Рамери пальцем, воскликнул:

– Кажется, друг мой, ты нас уже опередил и занялся государственными делами за нашей спиной!

Фараон встретил своего гордого противника у палатки Мена и собрался было протянуть ему руку, но данаец вдруг пал к его ногам, как это сделали ранее другие побежденные властители, и сказал:

– Смотри на меня не как на воина и царя, а как на несчастного отца. Заключим мир, и разреши мне взять эту девушку, мою внучку, на родину.

Рамсес поднял старика с земли, подал ему руку и благосклонно промолвил:

– Твою просьбу я могу выполнить лишь наполовину. Я, как властитель Египта, предлагаю тебе от чистого сердца прочный союз и добрый длительный мир. Что же касается этой прекрасной девушки, то о ней тебе придется вести переговоры с моими детьми. Во-первых, с моей дочерью, ибо она состоит в ее свите, ну а затем – с твоим бывшим пленником, а моим сыном Рамери – он хочет взять ее в жены.

– Я передаю свои права на нее моему брату, – сказала Бент-Анат. – Скажи мне, девушка: хочешь ли ты, чтобы он стал твоим мужем?

Уарда наклонила голову и бросила на данайца такой взгляд, что тот понял ее без переводчика.

– Я хорошо знаю тебя, – обратился он к Рамери. – Во время сражения мы оказались лицом к лицу, и я взял тебя в плен, когда ты, оглушенный ударом моего меча, упал с колесницы. Ты еще слишком горяч, но в таких смелых героях, как ты, этот недостаток исправляет время. Выслушай меня! А ты, великий фараон, дозволь мне сказать несколько слов! Соединим узами брака этих детей, и пусть их союз укрепит наш союз с тобой. Но прежде разреши мне на год взять Уарду к себе, чтобы я мог наглядеться на нее и услыхать из ее уст речь на языке ее матери, которую вы отняли у меня. Оба они еще молоды, а по обычаям данайцев, у которых мужчины и женщины созревают позже, чем в твоей стране, они даже слишком молоды, чтобы можно было всерьез думать о брачном союзе. Есть и еще одно обстоятельство, самое важное, оно должно убедить вас исполнить мою просьбу. Эта девушка знатного рода выросла в недостойном ее окружении. У нее нет здесь ни дома, ни родины. Твой сын посватался к ней как бы в пути, но если он последует за мной, то сможет как жених переступить порог дворца властителя, и свадьба, которую я для них устрою, будет поистине царской.

– Твое требование справедливо и благоразумно, – отвечал Рамсес. – Возьми свою внучку с собой как невесту моего сына и нашу будущую дочь. Подайте же друг другу руки, дети! Ожидание пойдет вам на пользу. Рамери проведет год в Египте, а это в твоих интересах, милая Уарда, ибо в армии он научится повиноваться, чем в свое время будет довольна его супруга. Тебе же, Рамери, ровно через год – я думаю, ты запомнишь этот день, – будет предоставлен в Пелусии надежный корабль с командой из финикийцев. Он отвезет тебя в страну данайцев на свадьбу.

– Да будет так! – воскликнул старик. – Клянусь Зевсом, который скрепляет клятвы, я не откажу твоему сыну в руке дочери Ксанты!

Когда Рамери вернулся в палатку, он бросился на грудь каждому из своих братьев. А оставшись один с ворчливым и угрюмым царедворцем, он сорвал со старика парик, подбросил его в воздух, затем погладил почтенного чиновника по щеке и снова нахлобучил парик на его лысый череп.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Уарда вместе со своим дедом и Праксиллой отправилась в их лагерь, на другой берег пелусийского рукава Нила. Наутро она снова вернулась в лагерь египтян, чтобы распрощаться со своими друзьями и позаботиться о погребении отца.

Не забыла она и о последней просьбе старой Хект. Бент-Анат поговорила с отцом, и, когда фараон узнал, что именно ей он обязан своим спасением, он приказал набальзамировать колдунью как знатную женщину.

Прежде чем Уарда успела покинуть лагерь фараона, ее разыскал Пентаур и попросил скрасить последние часы жизни ее умирающего спасителя – врача Небсехта. Для этого нужно, сказал он, всего лишь один раз посетить его. Девушка покраснела и обещала исполнить просьбу. Поэт, который провел всю ночь у постели врача, пошел вперед, чтобы подготовить больного к встрече.

Ожоги и тяжелые ранения головы причиняли Небсехту жестокие страдания. Его щеки лихорадочно пылали, и врачи сказали Пентауру, что надежды нет, – смерть должна наступить в самое ближайшее время.

Поэт положил руку на пылающий лоб друга и ласково заговорил с ним. Выслушав Пентаура, Небсехт усмехнулся своей обычной иронической усмешкой человека, знающего все лучше других, и с заметным усилием произнес:

– Еще несколько вздохов, а потом все успокоится – и здесь и там. – И при этом он указал себе на сердце и голову.

– Этого никто из нас не минует, – сказал Пентаур. – Однако, быть может, мы успокоимся лишь для того, чтобы по ту сторону бытия жить и действовать еще активнее, не зная усталости. Если боги и вознаграждают людей за что-нибудь, то, разумеется, прежде всего за честное стремление к истине и полезный труд. А если это так, то уж, конечно, твоя душа сольется с мировой душой божества и проникнет сквозь пелену, которая скрывала от тебя тайну бытия.

– Я всегда так стремился к этому, – вздохнул Небсехт. – И вот, когда мне показалось, что мои глаза увидели, наконец, какую-то частицу истины, смерть протянула свою грубую руку, чтобы закрыть их. Какая мне польза от того, что я буду смотреть глазами божества и делить с ним его всеведение? Увлекает не созерцание истины, а поиски ее, и я готов заплатить за это своей жизнью здесь и там…

Тут силы покинули Небсехта, и он замолчал. Пентаур стал уговаривать друга успокоиться и думать о счастливых часах, которые были у него в жизни.

– Их было очень мало, – вздохнул врач. – Вот когда меня целовала мать и давала мне финики… И еще когда я мог без помехи, наедине с самим собой, наблюдать и работать, когда ты открыл моему взору свой пестро разукрашенный мир образов… Это было прекрасно!

– Но вспомни, скольким людям ты облегчил страдания, никому не причинив зла!

Небсехт мучительно застонал и промолвил:

– А старого парасхита я довел до безумия и смерти. После этих слов он долго молчал. Затем глаза его заблестели, и он несколько оживился:

– Только ведь сделал я это не для того, чтобы причинить ему страдания! И жертва его не напрасна! В Сирии, в Мегиддо, я имел возможность работать без помех. Теперь мне известен тот орган, при помощи которого мы думаем. Сердце! Что такое сердце? Сердце у барана и у человека выполняет одну и ту же работу. Оба они приводят в движение колесо жизни, оба бьются сильнее от страха и от радости, ибо чувство страха и радости одинаково у нас и у животных. Но мышление, эта божественная сила, не знающая пределов и дающая нам способность делать верные заключения, заключена в голове, вот здесь, подо лбом, в мозгу!

Силы его иссякли, и он умолк.

Поэт подумал, что Небсехт бредит, и подал ему освежающее питье. А два врача тем временем ходили вокруг его ложа и распевали заклинания. Когда же Небсехт приподнялся, ощутив прилив свежих сил, Пентаур сказал:

– Самой счастливой встречей в твоей жизни была, пожалуй, все же встреча с той очаровательной девушкой, лицо которой, как ты сам мне в свое время признался, помогло тебе открыть орган, способный воспринимать прекрасное. Как истинный герой, пожертвовав собою, ты вырвал ее из объятий смерти. Ты ведь знаешь, что Уарда нашла своих родных? Она счастлива, полна благодарности своему спасителю и хочет еще раз повидать его, прежде чем уехать в дальние края.