Невеста Нила, стр. 44

Радостно взволнованный этой мыслью, Орион достиг виридариума. Домоправитель Себек поджидал здесь своего молодого хозяина.

– Господин еще спит, как предвидел врач, однако, его лицо… Ах, если бы Филипп поскорее вернулся!

– Послал экипаж в монастырь святой Цецилии? – торопливо спросил Орион.

Себек ответил утвердительно и ушел к больному. Оставшись один, молодой человек опустился на колени перед Распятием, висевшим на одной из колонн. Ориону стало страшно и он искал утешения в усердной молитве.

XV

Филипп ввел Паулу в ее новое жилище и тотчас познакомил с теми людьми, которым предстояло с этих пор служить молодой девушке охраной и обеспечить ей более спокойную и приятную жизнь. Однако врачу было некогда долго беседовать с дорогой гостьей и своими домашними. Едва только он успел показать дамаскинке просторные, богато украшенные цветами комнаты, как к нему явились двое посланных.

Паула знала, что положение дяди еще более ухудшилось, и в виду предстоящей потери особенно ясно сознавала, как много значила для нее отеческая любовь мукаукаса. Отрадная обстановка нового жилища только больнее напоминала покинутый печальный дом, где угасал ее покровитель.

Одним из присланных к Филиппу гонцов оказался молодой араб. Он принес с противоположного берега Нила письмо от Гашима. Приезжий купец сообщал врачу о несчастье в своей семье. Его старший сын расшибся, вследствие чего старику приходилось немедленно отправиться в город Джидду, расположенную на берегу Красного моря. Гашим убедительно просил Филиппа не оставлять его любимца, больного Рустема и в случае необходимости, перевезти пациента из дома наместника в более спокойное место до окончательного выздоровления. В конце письма заботливый купец написал, что не забудет своего обещания и станет повсюду осведомляться о пропавшем отце Паулы. К посланию прилагался туго набитый золотом кошелек.

Другой гонец оказался слугой мукаукаса. Филиппа срочно требовали к больному наместнику, и врач немедля выехал к нему на присланной за ним лошади. При первом взгляде на пациента врачу стало ясно, что тот безнадежен, но Филипп принял за правило не отчаиваться в спасении человека, пока в нем остается хоть искра жизни. Не обращая внимания на Ориона, стоявшего на коленях у изголовья отца, врач приподнял мукаукаса с подушек и сделал знак сестре милосердия, опытной дьякониссе, чтобы та приложила свежие примочки на лоб и шею Георгия, пораженного апоплексическим ударом. Потом больному пустили кровь. Он с трудом приподнял отяжелевшие веки, тревожно осмотрелся вокруг, увидел сына, узнал доктора и невнятно проговорил:

– Дай две пилюли, Филипп… – Язык отказывался служить ему. Врач исполнил желание умирающего, который снова закрыл глаза, но тотчас открыл их опять с прежним усилием и совершенно сознательно произнес: – Приходит мой конец… Благословение церкви… Епископа, Орион…

Юноша тотчас же вышел из комнаты за Плотином. Тот дожидался в виридариуме с двумя дьяконами, экзорцистом и причетником, державшим церковные принадлежности.

Георгий с покорностью воле Божьей следил глазами за приготовлениями к святому таинству и внимательно слушал слова экзорциста, произносившего заклинания против злых духов. Однако больной уже не смог принять святых даров. Вместо него причастился Орион. При этом по лицу умирающего мелькнула довольная улыбка, он тихо прошептал:

– К тебе, сын мой, переходит благословение неба. Верно, я недостоин принять тела и крови Христовой за свои тяжкие грехи. Но… постойте немного, кажется, мне становится лучше.

Действительно, через несколько минут его удалось приобщить святых тайн. Епископ Плотин, благообразный кроткий старик, утешал Георгия и спросил, покаялся ли он в своих прегрешениях, твердо ли верит в милосердие Искупителя и простил ли врагам своим?

Мукаукас кивнул и прошептал:

– Прощаю всем, даже мелхитам, убившим детей моих, и патриарху, которому я послужил орудием для черного дела. Скажи мне по совести, Плотин, достойный и мудрый служитель Божий, могу ли я умереть спокойно и простится ли мне то, что я заключил мир с арабами, изгнавшими греков, так как я до последней минуты не считаю их своими единоверцами?

Прелат выпрямился, его кроткие черты приняли решительное и строгое выражение.

– Тебе известны слова, произнесенные на Эфесском соборе? [44]– спросил он. – Они должны быть начертаны в сердце каждого якобита и прочно запечатлены здесь, как на мраморе или меди: «Пусть те, кто разделяет Христа – что делают мелхиты – будут изрублены мечами или сожжены живыми». Между тем сам глава христианской церкви никогда не предавал подобному проклятию мусульман, почитателей единого Бога.

Больной с облегчением вздохнул, но потом продолжал с прежней озабоченностью:

– Однако патриарх Вениамин и Иоанн Никейский пугали меня отлучением. Ты также облечен в пастырский сан, и потому я скажу тебе откровенно, что служители алтаря, пастыри нашего якобитского стада, отравили мне немало дней и ночей. Я готов был проклинать их, но Господь просветил мой помраченный ум: я простил им все обиды и прошу их через тебя не лишать меня своего благословения. В последние годы церковь лишь очень неохотно отворяла передо мной свои двери, но раб не смеет роптать на господина своего. Выслушай же меня: я умираю как верный и преданный слуга церкви, и в знак того хочу украсить ее богатыми, драгоценными дарами… Мне хотелось бы… Как трудно говорить!… Объяснись за меня, Орион, ты знаешь все… Драгоценные камни… ковер…

Орион сообщил епископу, какой щедрый вклад приготовлен у них для церкви. Георгий желал, чтобы его похоронили в Александрии, рядом с отцом, между тем как отпевание должно было происходить перед капеллой его покойных предков в самом Мемфисе. За все эти церемонии и заупокойные молитвы наместник заранее назначил духовенству большую сумму, упомянутую в завещании. Наконец епископ дал ему полное отпущение грехов, благословил умирающего и вышел из комнаты со своими приближенными.

Филипп поспешил переменить холодные примочки. Больной лежал некоторое время молча, с закрытыми глазами, потом снова оживился, приподнял голову с помощью врача, посмотрел вокруг и сказал:

– Сними перстень с моего пальца, Орион, и носи его с честью. Где маленькая Мария? Где Паула? Я хочу проститься с ними.

Молодой человек смущенно переглянулся с матерью. Жена мукаукаса торопливо отвечала:

– Мария сейчас придет. Но Паула… Ты знаешь, ей всегда не нравилось у нас… и она оставила наш дом после вчерашнего происшествия.

Больной был поражен.

– Впрочем, мы простились с ней вполне дружелюбно, – поспешно сказала Нефорис, – твоя племянница осталась пока в Мемфисе. Если ты желаешь ее видеть…

Георгий хотел утвердительно кивнуть, но не смог. Он не настаивал на свидании с Паулой, однако на его лице отразилась глубокая грусть.

– Дочь Фомы, благороднейшая и прекраснейшая из всех… – тихо прошептали губы умирающего.

– Да, благороднейшая и прекраснейшая из всех! – подтвердил Орион громким и решительным тоном, после чего попросил врача и дьякониссу оставить его наедине с родителями.

Как только посторонние удалились, молодой человек тихо и уверенно сказал на ухо больному:

– Ты прав, отец! Паула несравненно прекраснее, благороднее и выше всех других девушек. Я люблю ее и хочу во что бы то ни стало заслужить ее взаимность… Боже милосердный! Я вижу по твоему лицу, что это радует тебя. Неужели ты согласен?!

– Да, да, да, – пролепетал мукаукас.

Он поднял кверху глаза и с трудом произнес:

– Благословляю тебя и Паулу. Передай ей мои слова… Если бы она более доверяла мне, Гирам не сделался бы вором. Добрая душа, как она защищала его на суде! Если мне будет лучше, я снова разберу все дело. Почему Паулы нет здесь?

– Она хотела проститься с тобой перед отъездом, но ты спал, – оправдывалась смущенная Нефорис.