Невеста Нила, стр. 121

– Какая осмотрительность! – воскликнул этот деловой человек. – Десятилетняя малютка до тонкости вникает во все.

Господь благословит тебя, дитя мое! А вот несут нам и абрикосовое пирожное; ты должна полакомиться, прежде чем… Боже праведный! Такой крошке приходится брать на себя важные дела, которые едва ли по силам и взрослому!

XLVI

Мария отдала полученные от ювелира деньги Рустему. Пока он готовился к отъезду с предусмотрительностью опытного проводника, а внучка мукаукаса вместе с Евдоксией утешала огорченную Мандану, в зале суда происходило новое заседание. На этот раз обвиняемым был Орион; едва он принялся за работу при помощи карт и планов, как его вызвали к ответу. Состав суда был тот же самый, что и накануне. К числу свидетелей, кроме Паулы, присоединились епископ Иоанн и ювелир Гамалиил, которого вызвали в суд сейчас же после ухода Марии. Сын мукаукаса обвинялся в присвоении смарагда, пожертвованного его отцом церкви.

Орион сам защищал себя; он повторил все то, что ранее было сказано им патриарху Вениамину в свое оправдание, изъявил готовность немедленно передать судьям драгоценный камень, чтобы раз и навсегда покончить это дело. Кади взял от него смарагд, принадлежавший Пауле, и тотчас вручил епископу. Но Иоанн не удовольствовался этим; он громко прочитал письменное свидетельство вдовы Сусанны, в присутствии которой покойный мукаукас Георгий сказал своему сыну, что он жертвует на церковь все драгоценные камни, бывшие в персидском ковре. Следовательно, Орион утаил смарагд, и теперь трудно доказать, что отданный им камень не подменен.

Все это было высказано запальчиво и с оттенком враждебности. Такой поступок ревностного прелата был вызван серьезными причинами. Назначив его мемфисским епископом, Вениамин дал ему приказ потребовать наказания Ориона, который был тернием во плоти якобитской церкви, нечистой овцой, грозившей заразить все стадо. В том случае, если юноша выдаст утаенный им смарагд, епископу вменялось в обязанность убедиться, не подменен ли драгоценный камень.

Когда Иоанн высказал свое недоверие к обвиняемому, и его слова вызвали неодобрительный ропот против Ориона даже в среде арабских судей, кади нашел нужным вмешаться в дело. Он сказал, что вчера вечером к нему пришло письмо от его дяди, купца Гашима из Джидды, и в этом послании обозначен вес изумруда, бывшего в ковре. Старый камень был взвешен сыном араба без ведома отца перед отъездом последнего в Египет. Главный судья тотчас приказал Гамалиилу, захватившему с собой весы, взвесить смарагд для успокоения епископа. Еврей немедленно принялся за дело; старый жрец, также знавший толк в таких вещах, зорко наблюдал за ним с явным недоброжелательством.

Все смотрели на ювелира. Он взвесил камень два раза кряду; его пальцы и губы заметно дрожали, когда изумруд был положен на чашку весов в третий раз. Наконец старик сказал, что этот камень весит на несколько зернышек проса тяжелее того, о котором говорилось в письме Гашима, но зато в целом мире не сыщешь смарагда чище, безупречнее и красивее этого.

Орион облегченно вздохнул. Судьи обсудили вопрос, ошибся ли сын купца при взвешивании, или драгоценность действительно подменена. Но последнее предположение было едва ли вероятно, так как наносило ущерб обвиняемому. Честный епископ удовлетворился результатом взвешивания и не заводил больше речи об изумруде, находя, что недоверие патриарха Вениамина зашло в настоящем случае слишком далеко.

Векил Обада молчал, бросая вызывающие, злорадные взгляды на Паулу и Ориона.

Когда прокурор обвинил сына мукаукаса в содействии бегству монахинь, которое кончилось кровопролитием, юноша не признал себя виновным, доказывая, что он не мог принимать участия в схватке арабов с защитниками мелхитских сестер, так как находился в это время у полководца Амру. Между тем благодаря неслыханному самоуправству его арестовали по ложному подозрению, лишили имущества и свободы. Обвиняемый выразил надежду, что судьи оправдают его, после чего он намеревался искать защиты и удовлетворения у своего государя, мудрого халифа Омара.

При этом Орион устремил на векила пламенный взгляд, но Обада сохранил свое хладнокровие, что еще более встревожило друзей подсудимого. Негр, по-видимому, заранее торжествовал победу над своим противником. И, действительно, едва тот замолк, он поднялся с места и передал кади с неприятным подмигиванием дощечку, полученную им накануне от Горуса. Хотя воск отчасти растаял от жары, но все-таки было нетрудно прочитать сохранившиеся буквы. По словам Обады, почтенный ученый разобрал их в точности и может передать судьям содержание письма обвиняемого к его невесте. Это документ полностью опровергает доводы его самозащиты.

Помощник Амру кивнул жрецу и поддержал его, когда тот с трудом поднялся со скамьи свидетелей. Однако Отман попросил его подождать. По его приказанию письмо было прочитано переводчиком, который исполнил это не без труда. Тут кади обратился не к престарелому Горусу Аполлону, а к Обаде с вопросом, откуда взялась представленная дощечка.

– Она взята из письменного стола дамаскинки, – отвечал негр. – Мой старый друг нашел ее там.

Векил указал на жреца, который утвердительно кивнул головой.

Кади поднялся с места и подошел к Пауле, побледневшей, как смерть.

– Твое ли это письмо? – спросил он.

– Да, – отвечала девушка, предварительно всмотревшись в дощечку. – Этот недостойный старик хитростью добыл его из моих вещей.

Обвиняемая с презрением посмотрела на Горуса. Голос ее прервался. Оправившись немного, она обратилась к судьям:

– Если между вами есть человек, для которого беспомощность и невинность священны, а коварство и ложь отвратительны, пусть он пойдет в дом супруги Руфинуса, пусть предостережет одинокую женщину от этого обманщика, который пробрался под ее кровлю, как куница в голубятню, с единственной целью попрать священные законы гостеприимства и заплатить за оказанные ему услуги низким предательством!

Горус Аполлон безмолвствовал, он только поднял вверх свою худую морщинистую руку. Христианские судьи перешептывались между собой, высказывая различные мнения. Еврей Гамалиил вертелся на месте, ударяя себя пальцами в грудь и напрасно стараясь привлечь к себе внимание Ориона или Паулы. Он хотел показать им, что берется предостеречь Иоанну. Заметив его уловки, Обада стукнул еврея могучим кулаком по плечу. Ювелир поневоле унялся, не смея жаловаться на арабского вельможу и только потирая с легким стоном ушибленное плечо. Тем временем кади передал жрецу дощечку, предлагая ему прочитать присутствующим ее содержание.

Но жестокое обвинение, брошенное в лицо Горусу Аполлону гордой патрицианкой, до того взволновало ученого, что он не смог произнести ни слова. Эта ненавистная женщина снова оскорбила его; он переселился в дом Иоанны с самыми добрыми намерениями, и злополучное письмо только случайно попало ему в руки. А ведь вдова Руфинуса наверняка сочтет жильца шпионом, и, пожалуй, даже Филипп поссорится с ним. Прощай, мечта о спокойствии напоследок жизни, среди попечений любящих друзей, и во всем этом виновата эта надменная, бессердечная дамаскинка!… Он не мог ничего сказать, но, когда в изнеможении опустился на скамью свидетелей, бросил на Паулу такой ядовитый, уничтожающий взгляд, что она слегка вздрогнула и сказала себе: «Этот человек готов погубить сам себя вместе со мной».

Переводчик принялся читать письмо Ориона и переводить его арабам, заявляя, что в нем почти слились все буквы, и он едва разбирает написанное. Паула ободрилась и, прежде чем герменевт успел окончить свою обязанность, ее прекрасные черты озарились какой-то радостью. Орион, сидевший напротив, заметил эту перемену, но не мог понять, о чем умоляла его Паула, заглядывая ему в глаза и прижимая руку к сердцу. Переводчик замолчал; прочитанное им сильно подействовало на судей; благосклонное лицо кади стало озабоченным. В письме было сказано следующее: