Изгнанник, стр. 78
«..Я стремлюсь присоединиться к моему отцу и к другим людям нашего круга, решившим посвятить себя тому, что всегда было смыслом нашего существования: службе королю. В этом мы никогда не были и не будем согласны с вами. Это не ваша ошибка, но и не моя, и вы должны понять, что после стольких лет, проведенных мною под гнетом чужих законов и чужой воли, я испытываю потребность самой распоряжаться своей жизнью.
Дети предпочитают вас, и отрицать это бесполезно, онине нуждаются в матери, к которой привязаны меньше, чем к Потантену или Клеманс. Я принесу больше пользы их будущему там, куда направляюсь. Я нужна своему отцу, хотя он сам и не сказал бы мне об этом, но я хочу ему доказать, что его дочь достойна его также, как достойна своего происхождения.
В случае, если вы все-таки будете беспокоиться обо мне, хочу вас утешить: со мной едет Габриэль, он будет помогать мне. Вы сами знаете, насколько он мне предан. Еще одна деталь, – и надеюсь, что вы не расцените это плохо, – я беру с собой драгоценности, когда-то подаренные вами, и некоторые вещи, которые дороги мне и которые, возможно, послужат более достойному делу, нежели, оставшись здесь, будут ласкать ваш взор. АГНЕС…»
Ниже было приписано:
«Я сомневаюсь, что вы целиком и полностью разделяете мои взгляды, Гийом, но когда после нашей победы все станет на свои места, я уверена, вы будете рады величию, которое вновь вернется в Тринадцать Ветров…»
Гийом был слишком усталым, чтобы поддаться гневу, который зародился в нем, как только он прочитал это бессмысленное письмо. Все обстояло хуже, чем предполагала Роза! Здравый смысл покинул Агнес. Как слепая, она безрассудно бросилась в эту глупую авантюру. Каждое слово в письме было оскорбительно для ее мужа, подчеркивая огромную социальную пропасть, которая их разделяла. Более чем раньше она представляла собой аристократку, а он – ничтожного простолюдина, удачно женившегося и воспользовавшегося ее заблуждением! Это было просто неслыханно, поразительно, ошеломляюще! От этого можно было… умереть со смеху!
Такое письмо вполне мог бы написать в свое время какой-нибудь крестоносец, отправляясь в поход на Святую Землю! Для этого ему не хватало всего лишь ключа от пояса целомудрия и рекомендаций по использованию письма после прочтения!
– А, пусть идет хоть к дьяволу! – воскликнул Гийом, рухнув на кровать, не имея сил даже снять сапоги.– И пусть там и остается! Мы, мужики неотесанные, тут не пропадем!
Успокоенный этим заключением, он закрыл глаза и уснул.
Глава XIII «МЕНЯ ЗОВУТ ЛУИ-ШАРЛЬ…»
Проходили дни, недели, месяцы… Агнес не возвращалась.
Гийом также не пытался вернуть ее или присоединиться к ней. Даже если бы ему этого и хотелось, нельзя было оставлять дом и детей под присмотром слуг, которые были уже в пожилом возрасте, – это было бы слишком опасно: революция находилась отныне в руках исступленных фанатиков, давно позабывших о братстве и равенстве, и особенно – о свободе, ради того чтобы скатиться в пропасть погромов и террора.
Почти сразу после возвращения Тремэна в Ла Пернель, народ в Париже под предводительством пивовара Сантера в очередной раз ворвался в Тюильри, и опять начались воровство, грабеж, резня, и только швейцарцы остались верны королю. Королевская семья обратилась за помощью в Учредительное собрание, откуда их переправили в Тампль. С этого дня они оказались запертыми в старой башне для бывших шевалье. В то же время начались массовые аресты духовенства и знати. Ими набивали карцеры и тюрьмы. Возможно, потому, что неизвестно было, что с ними делать, их начали методично истреблять – одного за другим, на фоне инспирированного шутовского суда. Захватывающий контраст: все это время – а ведь прошло всего несколько дней! – армия «адвокатов и сапожников», плохо одетых, плохо питающихся, но молодых и охваченных героизмом, принесли весть о победе в Вальми, потом – в Жаммап, и преградили дорогу захватчикам на дорогах в Париж. Такие блистательные победы смогли затмить гнусность чудовищных злодеяний, но не смогли их вычеркнуть из истории. Став республикой, поделенной между враждующими братьями– жирондистами и монтаньярдцами, Франция приговорила своего короля к суду и большинством в один голос отправила его на эшафот…
Пришел день, когда все узнали, что утром 21 января голова Луи XVI покатилась по площади Революции. Котантен был охвачен ужасом: все слишком хорошо понимали, что, осмелившись на подобное злодеяние на высочайшем уровне, новые господа не остановятся больше ни перед чем, и никто теперь не может чувствовать себя уверенным. Сентябрьские убийства открыли дорогу террору, а смерть короля окончательно убила в честных и мирно настроенных сердцах малейшую надежду на лучшие времена. На западе Франции, на границе Бретани в Майенне и на юге Нормандии крестьяне поднимались по призыву «Жана Шуана». Скоро он был заменен вандейцами, которые отправлялись на розыски своих господ, укрывшихся в своих поместьях, чтобы сделать их предводителями своих отрядов и мстить тем, кто осмелился поднять руку на короля и оскорбить Бога.
В течение всего зловещего 1793 года гильотина, прочно установленная на площади перед мостом, который вел из Тюильри, заставила покатиться головы многих замечательных людей того времени как с одной стороны, так и с другой: после короля и королевы с плеч полетели головы жирондистов, благородной мадам Ролан и героической Шарлотты Корде. Под видом патриотизма повсеместно распространилась личная месть… По всей стране представители новой власти на местах, виртуозно используя предоставленный в их руки инструмент смерти, начали осуществлять свою диктатуру. Если кто-нибудь носил высокий титул или был богат, мог жить теперь, только скрываясь. Времена беспечной жизни закончились.
В Тринадцати Ветрах, как и повсюду в Котантене, жители были обеспокоены нехваткой зерна и съестных запасов. В избытке были лишь напыщенные речи и угрозы представителей (особенно люди из Шербурга домогались настоятеля монастыря Ля Марн, который, кстати, и не был уж таким злобным). Хлеба не было, добывание продуктов питания затруднено, но особенно надо было опасаться англичан, чьи суда бороздили море вокруг всего полуострова, начиная от Джерси, который оказал радушный прием «королевскому представителю» принцу Буйонскому и многочисленным эмигрантам, и кончая островами Сен-Маркуфа, захваченных вооруженными пиратами с кораблей Сиднея Смита. И теперь рыбаки очень редко осмеливались покидать порт, расположенный на восточном побережье.
Благодаря предусмотрительности Клеманс Белек обитатели дома Тремэна были более-менее сыты и даже старались помогать другим. Они просто экономили на всем – вот и все!
Свечи зажигали теперь только перед тем, как лечь спать. Гостиная, столовая и почти все комнаты были закрыты. Обитатели дома проводили все время на большой кухне, где огонь в печи согревал и освещал одновременно. Во время еды все рассаживались за длинным столом, следуя особому протоколу, которого Клеманс и Потантен придерживались очень строго: во главе стола сидел, разумеется, Гийом, напротив него по другую сторону – Элизабет, занимая место, предназначавшееся для ее матери. Осознавая честь, выпавшую на ее долю, она играла свою роль с удивительным достоинством.
Каждый вечер Гийом проводил часть времени в библиотеке, чтобы зафиксировать в своем дневнике либо основные события минувшего дня, либо недавние или предстоящие. Жозеф Энгуль и Бугенвиль вернулись в Котантен. После сентябрьской резни знаменитый мореплаватель рассудил, что Суисн слишком близко расположен к Парижу. После 10 августа, когда началось истребление швейцарцев, он предоставил Пьеру и Футижу, которые охраняли его дом, возможность вернуться в свой родной кантон. Благодаря его хлопотам и деньгам, которыми он их снабдил, им удалось, переодевшись, благополучно покинуть пределы Франции. Семья навигатора выехала немного позже в Бекетьер, что недалеко от Гранвиля, оставив Суисн и сотни розовых кустов на по-печение и под охраной бравого Кошэ. Разумеется, шевалье, верный своей прекрасной даме, был рад возможности следовать почетным эскортом вместе с друзьями. Но, благополучно проводив их до самых дверей и оставив в надежном убежище, он не решился претендовать на большее и, не без сожаления, правда, возобновил путь на Шербург, где сразу же затосковал. Поэтому он частенько наведывался в Тринадцать Ветров, где чувствовал себя менее одиноко.