Тукай, стр. 9

Глава вторая

По ступеням мектебов

1

При слиянии Урала с его притоком Чаган приютился на полуострове небольшой городок.

В первой половине XVI века, в царствование Ивана Грозного, тысячи смелых, отчаявшихся крестьян, спасаясь от притеснений бояр и воевод, стали переселяться из центральных областей Русского государства на его южные окраины.

После того как были завоеваны Казанское и Астраханское ханства и все Поволжье присоединено к Московскому государству, поток беженцев с Волги, а также с берегов Дона и из центральных областей России, где усиливалась феодальная эксплуатация, устремился в Сибирь и к берегам реки Яик. Здесь они теснят местные народности, ногайцев, казахов, оседают на земле, живут ловлей рыбы, охотой.

По мнению царя и его приказных, беглецы эти, конечно, такой парод, что им палец в рот не клади, но, если погладить по шерстке, быть может, удастся их заставить и послужить. Как-никак, а они расширяют владенья державы и, хотя бы ради спасенья шкуры своей, ограждают ее от набегов кочевников.

Разбойничавшие до той. поры беглецы получают одну привилегию за другой. Мало-помалу складывается то полувоенное сословие, которое известно под именем казаков.

Яицкие казаки много раз меняли свою «столицу», пока наконец в 1613 году не поставили острог при слиянии рек Урал и Чаган и в том же году вошли в состав Московского государства. Со временем сложился особый казацкий уклад жизни. Все острее становились и противоречия внутри самого казачьего войска: атаманы богатели, а большинство еле сводило концы с концами. Отсюда, с берегов Яика, взяла свое начало Крестьянская война под руководством Емельяна Пугачева, половодьем разлившаяся по всей стране. Яицкий городок, впоследствии переименованный в Уральск, служил своего рода щитом, который преграждал путь кочевникам, и одновременно боевой пикой, нацеленной на Среднюю Азию. Городок играл еще одну немаловажную роль – торговых ворот, открывавшихся в сторону востока. Из казахских степей сюда устремлялись многочисленные караваны с шерстью, тысячные стада овец, табуны лошадей. А навстречу с запада шли обозы, груженные мануфактурой, изделиями из металла. После того как в 1894 году была построена железнодорожная ветка Уральск—Покровск (ныне Энгельс), здесь начала зарождаться и промышленность: мельницы, маслобойни, мыловарни, кирпичный, пивоваренный и водочный заводы, оживились ремесленники.

Поскольку торговля, предпринимательство, ремесло и работа по найму для казачества считались зазорными, по мере роста города его население пополнялось за счет так называемых «иногородних». В 1897 году из 36 тысяч 597 человек, проживающих в Уральске, 23 тысячи 560, то есть 64,3 процента, составляли «иногородние», и среди них было немало татар, калмыков, казахов.

Академик Паллас, который побывал в Уральске еще в 1773 году, писал: «На главной улице стоит хорошая каменная церковь и рынок, где продают всевозможные съестные припасы и мелочные товары. Далее находится множество лавок под домами, в коих иностранные купцы продают много хороших товаров. Если следовать по сей же улице дальше, начинается Татарская слобода, в которой живут татары, имеющие деревянную побеленную мечеть».

В конце XIX века приток татар в город усилился. В 1897 году, по данным переписи, татары занимали в Уральске второе место по численности после русских. Они жили тремя махалля (махалля – квартал, религиозная община у мусульман. – И. Н.) и соответственно имели три мечети.

Немало было переселенцев и из Заказанья. Жизнь там из года в год становилась труднее, и Уральск притягивал к себе все больше народу. В одной деревне говорили, что сын такого-то уехал в Уральск и неплохо там устроился. Может, туда попробовать съездить? В другую приходило письмо из Уральска: «И пошлите ко мне младшего брата, тут он хоть будет сыт и одет». А то приезжал на родину кто-нибудь из односельчан, в свое время подавшийся в Уральск и развернувший там торговлю, и увозил с собой мальчика, чтобы тот прислуживал ему по дому. Так один за другим тянулись переселенцы в Яицкий городок, пока наконец очередь не дошла и до Габдуллы.

2

Через восемнадцать дней Габдулла прибыл под вечер в Яицкий городок. Напившись с дороги чаю, он со своими спутниками направился к дому Галиасгара Усманова.

«По дороге встретилась нам молодка в зеленом чапане.

– Это твоя сестра. Поздоровайся!

Я поздоровался. Оказалось, что дом зятя всего лишь в десяти саженях. Мы вошли в ворота, поднялись по высокой лестнице и очутились на втором этаже».

Этими словами заканчивает Тукай свою автобиографию «Что я помню о себе».

Сестра Газиза-младшая, та самая «молодка в зеленом чапане», вошла в жизнь Габдуллы «вторым добрым ангелом» после Саджиды. Газиза обращалась с ним ласково, стирала, обшивала, укладывала спать и всячески нежила его. Что еще нужно ребенку, который терпел лишения, жил пусть в хороших, но чужих семьях и потому всегда чувствовал себя лишним? Габдулла оттаял душой. Хороши были с Габдуллой и Газиза-старшая, и ее муж Галиасгар-бай. Галиасгар был тверд в торговых делах, особенно в отношениях со степными казахами, но к родственникам своей жены мягок, предупредителен. Он любил отца Габдуллы, а уж про Газизу-старшую и говорить не приходится. К тому же супруги все еще тяжело переживали смерть своего единственного сына, и Габдулла поначалу служил для их горя отдушиной.

Из воспоминаний Газизы-младшей видно, что Галиасгар горевал по сыну еще и как глава торговой фирмы, оставшийся без наследника. Кому теперь завещать добро, нажитое по крупицам в тяжких трудах?

Сразу же по приезде Габдуллы он обновил одежду мальчика и определил его в медресе. В свободные от учебы часы Габдулла должен был выполнять кое-какую работу по дому. Но все остальное время мальчонка проводил со своими сверстниками. Добрые, беззаботные времена!

Только длились они недолго. Мало-помалу Галиасгар изменил к Габдулле свое отношение. Ему не нравилось, что тот занят одними играми да забавами. По его убеждению, человек должен зарабатывать свой хлеб сызмальства. Но это не главное. Больше всего Галиасгара возмущала неблагодарность мальчишки. Он сделал для него столько добра, а Габдулла будто и знать этого не желает. В самом деле, Галиасгар вызвал его сюда из далекой Казани, одел, обул и содержит как родного сына, учит, поит-кормит, положил спать на мягкую постель. Все это стоит денег. Казалось бы, круглый сирота должен денно и нощно благодарить его. Ан нет, чем яснее мальчик понимает, чего ждет зять, тем больше его сторонится.

С наступлением лета Галиасгар с женой отправились в родные края и привезли оттуда двух сирот, дальних родственников, брата и сестру. Мальчика звали Мухаметгали, девочку – Файруза. Как видно, кроме желания помочь родственникам, купец все больше был озабочен судьбой своего дома. А надежды, которые он поначалу возлагал на Габдуллу как своего преемника, с каждым днем таяли. К тому же Габдулла был по крови ему чужой.

Когда прибыло «пополнение», всех трех сирот разместили на первом этаже, вместе с прислугой Гимади и Гайни. Комната у них небольшая, да к тому же у самих был грудной ребенок, и супруги, конечно, не обрадовались, когда вместе с ними поселили еще троих детей. Гимади был, правда, человеком тихим и добродушным и своего огорчения вслух не высказывал, зато от острой на язык, бойкой Гайни, у которой, по словам Газизы-младшей, «гнев и милость ходили рядышком», троице доставалось хоть куда.

С лета отношения зятя с Габдуллой окончательно испортились. Габдулла видел, что Галиасгар открыто предпочитает ему Мухаметгали. Зять же, в свою очередь, махнул на Габдуллу рукой, чувствуя, что он совсем от него отдалился, замкнувшись в своей гордыне. Газиза-старшая как-то пожаловалась на Габдуллу Газизе-младшей: «Кушать наверх не поднимается, дичится, к зятю не подойдет. То ли дело Мухаметгали – души в нем не чает, только и твердит „абзый да абзый“, встречает у ворот, Габдулла не такой».