Валентина, стр. 50

Снег падал по всей России; снегопад начался пятого ноября, когда температура внезапно упала до нуля. Съежившаяся масса французской армии проснулась и увидела белую плотную занавесь из снега, который сыпал со свинцового неба. И к прежним страданиям от голода, болезней и набегов казаков добавился чрезвычайный холод. Их целью был Смоленск, где находились резервные войска и провиант; название Смоленск было талисманом, поддерживающим в войске надежду на пищу, отдых и пристанище. Условия были невероятными, гордая кавалерия, которая пересекла Неман немногим более четырех месяцев назад, сейчас пробиралась по глубокому снегу пешком, лошади погибали от холода, ран и отсутствия подков.

Только свита императора ехала верхом, поскольку лошади были подкованы для передвижения по льду, и это сделали без доклада Наполеону. Он отказывался признавать, что такие меры предосторожности будут оправданны. Им нечего бояться зимы, они будут в безопасности в Москве, а враг будет просить мира. Сейчас во время отступления его армия погибала. Они возвращались через Бородино еще до того, как выпал снег и покрыл все. Один лишь взгляд на поле битвы с незахороненными трупами вызывал в войсках ужас, и от этого улетучились остатки боевого духа армии. Запах был столь ужасен, что закаленные ветераны падали в обморок, людей рвало. Сотни дезертировали той ночью, обезумев от увиденного.

Тем не менее борьба продолжалась, хотя для Де Шавеля и других раненых, которые шли в арьергарде, она была не более чем звуком артиллерийского огня на расстоянии, пока внезапно русские не атаковали их сзади под Вязьмой. Де Шавель тогда уже шел, его место в фургоне занял несколькими неделями раньше тяжелораненый солдат. Он шел, прихрамывая, теряя силы в длинной растянувшейся колонне, которая каждый день оставляла после себя трупы людей, подобных облетевшим листьям. Полковник нес оружие, так же, как и другие его товарищи. Люди на костылях, такие же, как и он, с одной рукой, такие, как наполовину слепой Бюфо, все несли ружье, пистолет или саблю и не расставались с ними даже во сне. По ночам налетали казаки, стреляя и крича, но хуже всего были партизаны, приближения которых никто никогда не слышал. Результатом их ночных действий были найденные утром трупы с перерезанным горлом. Командовал арьергардом маршал Даву, и, несмотря на то, что он был бесстрашным солдатом, в Вязьме ему пришлось просить помощи, потому что его измотанные, подавленные войска не могли противостоять бешеным атакам русских.

Пасынок императора, Евгений Бюфано, повернул назад с двумя дивизиями и позже докладывал, что видел раненых солдат, которые сражались вместе с войсками маршала.

Бюфо был ранен; он держался поближе к Де Шавелю, к которому был фанатично привязан. Они находились в маленьком лесу у левого фланга русских войск, которые старались окружить силы Даву. Из трехсот пятидесяти человек более сотни были тяжелораненые, остальные были ранены легко; на протяжении часа они выдерживали постоянный огонь, дважды были атакованы, но им удалось отбросить врага назад.

– Слава Богу, что у них нет кавалерии, – сказал Де Шавель.

– Если бы она у них была, то они уже бы выпустили ее, – согласился Бюфо. Он потер свою забинтованную голову. Уцелевший глаз покраснел и распух от какой-то инфекции, постоянно слезился, как будто он плакал.

Бюфо был очень простым человеком, большую часть времени говорил о своей жене или о своей любовнице сентиментальным тоном, что Де Шавель находил жалким. Он повсюду следовал за полковником, и все время повторял, что вместе они составляют одного полноценного человека, как будто это была самая удачная шутка, которую он когда-либо слышал. Он рассказывал это всем, кто не успевал вовремя от него скрыться, хотя все уже слышали эту историю сотни раз.

– У тебя есть правая рука, а у меня – левый глаз, вместе мы можем воевать!

– Скорее бы они вернулись, – заметил Де Шавель. – Становится темно; вскоре нам нужно будет перегруппироваться, иначе многие из нас погибнут. Посмотри, вот и они! Будь осторожен, Бюфо!

Русские быстро атаковали, что было их манерой, они стреляли на бегу и вопили, как демоны. Де Шавель стрелял в их первую линию; со всех сторон в лесу щелкали мушкеты, и некоторые из врагов падали. Пули, предназначенные французам, иногда попадали в деревья, вспарывали мерзлую землю, но крики, раздававшиеся то здесь, то там, свидетельствовали о том, что иногда они находили и живые мишени.

Пуля, которая поразила Бюфо, попала как раз в самый центр его грязных бинтов, разбрызгав его мозг. Он упал, не издав ни звука, поэтому Де Шавель оглянулся и увидел, что он мертв лишь тогда, когда русские протрубили отступление. Он рыдал над юношей, который умер в госпитале в Москве, хотя они никогда не разговаривали. С Бюфо они были друзьями. Но он не плакал над ним; он завидовал ему. Полковник взял его оружие и попытался засунуть его за ремень; использовать левую руку было очень трудно, но ничто не должно было достаться русским. Он шел по лесу, созывая товарищей, а когда дошел до разбитого бивуака, тотчас же уснул – он был слишком слабым и уставшим, чтобы съесть жалкую порцию пищи.

Бюфо умер, сражаясь, это было лучше, чем жить как пародия на человека, изуродованным и бесполезным. Он выжил, но это лишь временно. Будут другие сражения, другие возможности уничтожать врага, пока не наступит благословенный момент и он не разделит судьбу друга. В эту ночь ему снилось, что у него целы обе руки, что он вернулся в лес и похоронил своего друга.

Мороз был непереносимым; он обжигал. Смоленск, к которому они так стремились, занесло снежными бурями, враги день и ночь атаковали его, он оказался почти бесполезным. Резерв съел почти все запасы; люди, которые пришли сюда из Москвы и Бородино, готовы были убить их за это. Драки и убийства превратили гарнизон в дикарей, которых невозможно было призвать к дисциплине. Половину зданий разрушили, там невозможно было найти убежище. Ничего не оставалось делать, как двигаться дальше. А прямо перед ними в Красном находилась большая часть русского войска под предводительством Кутузова.