Тварь, стр. 25

Дарлинг подобрал кусок планки с утопленным в ней винтом.

– Но тогда что же вызвало взрыв? Он возил взрывчатые вещества?

Дарлинг проговорил:

– А он вообще не взрывался. Суди сам: ничего не обуглено, никакого дыма, никаких разрушений, какие бывают при взрыве. – Он приблизил нос к дереву. – Никакой вони. Ты бы почувствовал запах, если бы это дерево подверглось действию жара. – Он бросил планку на палубу. – Судно каким-то образом внезапно развалилось.

– От чего? Здесь нет ничего, на что бы он мог натолкнуться.

– Не знаю. Может, киты-убийцы? Это было деревянное судно. Киты-убийцы могут превратить такую посудину в щепки.

– Киты? На расстоянии голоса от пляжа?

– Ну тогда сам и придумай объяснение. – Дарлинг вновь почувствовал, как внутри его поднимается гнев. Майк всегда хотел получить готовый ответ, а у Дарлинга, кажется, запас таких ответов становился все меньше и меньше. – Что еще? НЛО? Марсиане? Проклятая Зубастая Ведьма?

Он бросил планку на палубу.

– Ну, Вип... – начал Майк.

Дарлинг, теперь уже злясь на себя, проворчал: «Вот дерьмо» – и пнул спасательный жилет, который взлетел над палубой и свалился бы за борт, если бы Майк не перехватил его.

Майк уже хотел отбросить жилет в сторону, когда что-то привлекло его внимание:

– Что это?

Дарлинг взглянул. Оранжевая ткань, покрывающая капок, была изодрана в клочья, и придающий плавучесть материал вылез наружу. На жилете виднелись два следа – круги диаметром около шести сантиметров. Край каждого круга был зазубрен, будто по нему прошлись теркой, а в центре зиял глубокий порез.

– Господи Иисусе, – выдохнул Дарлинг. – Похоже, что это осьминог.

– Ну да. – Майк подумал, что Дарлинг пошутил. Осьминог! – Громадный, ужасный осьминог. Кстати, ты когда-нибудь видел осьминогов с зубами на присосках?

– Нет.

Майк был прав. Присоски на щупальцах осьминога были мягкими и гибкими. Человек мог снимать их со своих рук так же легко, как раскручивать бинт.

Но что же тогда здесь? Это явно животное. Судно не взорвалось, не натолкнулось на что-нибудь, в него не ударила молния, и оно не развалилось магическим образом. Оно встретилось с кем-то и было уничтожено.

Дарлинг бросил спасательный жилет на палубу и отшвырнул ногой какие-то куски дерева, чтобы очистить проход на бак. Одна из планок стукнулась о стальной фальшборт, и, когда она отскочила обратно, из нее что-то выпало и щелкнуло о палубу.

Это был коготь, в точности такой же, как тот, первый, похожий на серп, длиной в два дюйма и острый как бритва.

Дарлинг посмотрел за борт на неподвижную воду. Но на самом деле вода не была неподвижной, она была живой и как бы в подтверждение этому послала к «Каперу» тихую волну, поднявшую судно.

Когда судно вновь опустилось, из-под него что-то выплыло: резиновое, голубое с желтыми шевронами с каждой стороны.

Капюшон от костюма аквалангиста.

Дарлинг взял судовой багор, погрузил его в воду и подцепил находку. Капюшон напоминал чашу, полную водой, в которой плескались две маленькие рыбки с черными и желтыми полосками – морские юнкеры. Они чем-то кормились.

Дарлинг взял капюшон в руки. От резины исходил какой-то запах, острый и едкий, как аммиак.

От тела на капюшон падала тень, поэтому Дарлинг повернулся к солнцу, чтобы свет проник внутрь капюшона.

То, чем кормились рыбки, напоминало большой мраморный шар.

Майк подошел сзади и заглянул через плечо Дарлинга:

– Что это у тебя... О господи! – Майк задохнулся. – Это человеческий?

– Да, – ответил Дарлинг и отошел в сторону, чтобы не беспокоить Майка, когда того вырвало за борт.

14

Женщина смотрела в подзорную трубу до тех пор, пока у нее не заболела голова и не притупилось зрение. Она видела, как прилетел и улетел военно-морской вертолет, видела, как появился Вип Дарлинг на своем ветхом «Капере». Но где же полиция? Женщина исполнила свой гражданский долг, сообщив о том, что видела. Самое меньшее, что могла сделать полиция, это принять меры по сообщению.

Теперь, кажется, кого-то вытошнило через борт. Возможно, похмелье. Рыбаки все одинаковы: рыбачь весь день и пей всю ночь.

Если полиция не намерена действовать в ответ на сообщение, пожалуй, следует позвонить в газету. Иногда журналисты более усердны, чем полиция. Единственная причина, по которой она еще не схватилась за трубку, заключалась в том, что, возможно, один из ее любимых горбатых китов разбил судно – чисто случайно, конечно, – а несведущий журналист может соблазниться и написать нехорошие вещи о китах. Но она наблюдала и наблюдала и не обнаружила и признака китов – никаких фонтанов, никаких хвостовых плавников. Вероятно, уже спокойно можно обратиться в газету.

Журналист устремил взгляд на вспыхивающую лампочку телефона, выхватывая блокнот из ящика стола и благословляя свое везение. Он пытался разыскать эту женщину в течение целого часа, с тех пор как услышал по полицейскому каналу газеты первые сообщения, но радио гавани отказывалось называть ее имя.

Эта история могла помочь репортеру выбиться из рядовых, она могла стать пропуском в большую жизнь. Три прошедших года он писал на отупляющие темы вроде спора по поводу рыбных ловушек и повышения пошлины на импорт и уже начал отчаиваться, что когда-либо сможет сняться с этой богом забытой скалы. Беда Бермуд заключалась в том, что здесь никогда ничего не происходило, по крайней мере ничего такого, что могло бы заинтересовать телеграфные агентства, журналы или телевидение.

Но на этот раз кое-что иное. Смерть в море, особенно смерть при загадочных обстоятельствах, была динамитом.

Если он сумеет обыграть таинственную сторону происшествия, может быть, намекнуть на Бермудский треугольник, он, возможно, привлечет к себе внимание Ассошиэйтед Пресс, или «Кливленд плейн дилер», или, предел мечтаний, «Нью-Йорк таймс».

Он почти уже отказался от надежды разыскать эту женщину и собирался уходить, чтобы отправиться в Сомерсет встретить Випа Дарлинга, когда телефонный оператор соединила его.

Он нажал светящуюся кнопку и произнес:

– Это Брендан Ив, миссис Овербридж. Благодарю вас за звонок.

Он послушал несколько минут и затем переспросил:

– Вы уверены, что судно не взорвалось?

Опять она говорила, а он слушал. Господи, эта женщина любила поговорить! К тому времени, когда она закончила, репортер увидел, что исписал четыре страницы блокнота. Он смог бы теперь написать трактат по истории горбатых китов.

Но в монологе этой женщины попадались и ценные самородки. Репортер обратил внимание, что одно словосочетание он записал несколько раз, и теперь подчеркнул его: «морское чудовище».

Часть II

15

Доктор Герберт Тэлли сгорбился и прикрыл лицо от ветра, ревущего северо-восточного ветра, вздымающего соленую воду океана и смешивающего ее с дождем, создающего солоноватые брызги, которые обжигали листья до коричневого цвета. Доктор наступил в лужу и почувствовал, как ледяная вода проникла в ботинок и просочилась меж пальцев. С таким же успехом сейчас могла бы быть и зима. Единственная разница между летом и зимой в Новой Шотландии заключалась в том, что к зиме все листья срывались ветром.

Доктор пересек четырехугольный двор, остановился у административного здания, чтобы забрать свою почту, и поднялся по лестнице в свой крошечный кабинет.

Он запыхался от этого усилия, что вызвало раздражение, но не удивило его.

Ему недоставало физической нагрузки. У него вообще отсутствовала какая-либо физическая нагрузка. Погода была такой мерзкой и держалась так долго, что он не мог плавать или бегать трусцой. А он гордился тем, что чувствовал себя молодым в пятьдесят лет, но в пятьдесят один год, к сожалению, он начал ощущать себя стариком.

Он поклялся начать упражняться с завтрашнего дня, даже если будет сильнейший шторм. Ему это необходимо. Допустить вялость означало признать поражение, отказаться от мечтаний, примириться с тем, чтобы коротать дни в качестве преподавателя. Некоторые могут сказать, что академия – это кладбище науки, но Герберт Тэлли не был пока еще готов быть похороненным.