Оно, стр. 166

Ожидая, пока схватится клей, Билл — чтобы скоротать время, сказал он себе — смазал цепь Сильвера, заднюю звездочку и втулки. Выглядеть лучше велосипед от этого не стал, но, когда Билл покрутил колеса, скрип исчез, и это радовало. Первое место на конкурсе красоты Сильверу все равно не грозило. Его достоинство заключалось в другом: он мог мчаться как ветер.

К этому времени, половине шестого вечера, Билл практически полностью забыл о существовании Майка, с головой погрузившись в простое и вызывающее чувство глубокого удовлетворения дело — ремонт велосипеда. Наконец он накрутил штуцер насоса на вентиль заднего колеса и наблюдал, как шина «толстеет», заполняясь воздухом. Нужное давление определил на ощупь. С радостью отметил, что поставленная им заплатка воздух не пропускает.

Убедившись, что все в порядке, скрутил штуцер насоса с вентиля и уже собрался перевернуть Сильвера, когда услышал за спиной быстрое щелканье игральных карт. Он развернулся, чуть не свалив Сильвера.

Майк стоял позади, держа в руке колоду велосипедных игральных карт с синей рубашкой.

— Такие подойдут?

Билл шумно выдохнул:

— Полагаю, у тебя есть и прищепки?

Майк достал четыре из кармана рубашки и протянул ему.

— Как я понимаю, случайно оказались под рукой?

— Да, что-то в этом роде, — кивнул Майк.

Билл взял карты, попытался их перетасовать. Руки дрожали так, что карты посыпались из рук. Разлетелись по гаражу… но только две приземлились лицом вверх. Билл посмотрел на них, потом на Майка. Взгляд Майка застыл на разбросанных по полу картах. Губы его оттянулись, обнажив зубы.

Лицом вверх лежали два пиковых туза.

— Это невозможно, — вырвалось у Майка. — Я только что вскрыл колоду. Смотри. — Он указал на ящик для мусора, который стоял у входа в гараж, и Билл увидел целлофановую обертку. — Как в одной колоде могут оказаться два пиковых туза?

Билл наклонился и поднял тузы.

— Ты сможешь разбросать по полу целую колоду так, чтобы только две карты легли лицом вверх? — спросил он. — А этот вопрос еще более ин…

Он перевернул тузы, посмотрел, потом показал Майку: у одного рубашка синяя, у другого — красная.

— Господи Иисусе, Майки, во что ты нас втянул?

— И что ты собираешься с ними делать? — бесстрастно спросил Майк.

— Поставить на место, — ответил Билл и вдруг рассмеялся. — Именно это мне предлагается с ними сделать, так? Если для магии требуются какие-то предварительные условия, они тем или иным образом неизбежно реализуются. Я прав?

Майк не ответил. Он наблюдал, как Билл подошел к заднему колесу Сильвера и закрепил игральные карты. Его руки еще дрожали, и на это ушло время, но в конце концов он справился, вдохнул, задержал выдох, и крутанул колесо. В гаражной тишине игральные карты с пулеметной скоростью захлопали по спицам.

— Пошли, — мягко позвал Майк. — Пошли, Большой Билл. Я приготовлю нам что-нибудь поесть.

Бургеры они смели и теперь сидели, курили, наблюдая, как на заднем дворе Майка темнота начинает проступать из сумерек. Билл достал бумажник, вытащил чью-то визитку и написал на обратной стороне предложение, которое не давало ему покоя с того самого момента, как он увидел Сильвера в витрине магазина «Подержанная роза, поношенная одежда». Показал Майку, который внимательно прочитал и поджал губы.

— Тебе это что-нибудь говорит? — спросил Билл.

— «Через сумрак столб белеет, в полночь призрак столбенеет», — Майк кивнул. — Да, говорит.

— Тогда скажи мне. Или ты собираешься вновь п-п-предложить додуматься самому?

— Нет, — ответил Майк, — думаю, в этом случае я могу тебе сказать. Это скороговорка. Используется как упражнение для шепелявых и заик. Тем летом твоя мать пыталась научить тебя выговаривать ее. Летом 1958 года. Ты частенько ходил и бормотал эту скороговорку себе под нос.

— Правда? — спросил Билл, а потом медленно сам же и ответил: — Да, ходил.

— Должно быть, ты очень хотел ее порадовать.

Билл, который вдруг почувствовал, что сейчас заплачет, только кивнул. Ответить не решился.

— У тебя ничего не вышло, — продолжил Майк. — Я это помню. Ты чертовски старался, но все равно язык тебя не слушался.

— Но я произнес эту фразу, — ответил Билл. — Как минимум один раз.

— Когда?

Билл с такой силой грохнул кулаком по столу, что заболела рука.

— Не помню! — выкрикнул он. И повторил снова, уже спокойно: — Просто не помню!

Глава 12

Три незванных гостя

Майк Хэнлон обзвонил всех 28 мая, а на следующий день Генри Бауэрс начал слышать голоса. Они разговаривали с ним весь день. Какое-то время Генри думал, что они доносятся с луны. Ближе к вечеру, оторвавшись от грядки, которую пропалывал на огороде, он увидел луну в синем дневном небе, бледную и маленькую. Луну-призрак.

Потому, собственно, он и поверил, что с ним говорит луна. Только луна-призрак могла говорить голосами-призраками — голосами его давних друзей и голосами маленьких детей, которые играли в Пустоши давным-давно. Этими голосами — и еще одним… который он не решался назвать.

Первым с ним заговорил с луны Виктор Крисс. «Они возвращаются, Генри. Они все, чел. Они возвращаются в Дерри».

Потом с ним заговорил Рыгало Хаггинс, возможно, с обратной стороны луны. «Ты — единственный, Генри. Единственный из нас, кто остался. Ты должен сделать их, Генри. Ты должен сделать их ради меня и Вика. Маленькие дети не могут взять над нами верх. Я же однажды так здорово ударил по мячу на площадке у гаража Трекеров, и Тони Трекер сказал, что такой мяч улетел бы и за пределы стадиона „Янкиз“».

Он пропалывал грядку, глядя на луну-призрак, а через какое-то время пришел Фогерти и врезал ему по шее, уложив лицом в землю.

— Ты выпалываешь горох вместе с сорняками, козел.

Генри встал, смахнул землю с лица, вытряс из волос. Перед ним стоял Фогерти, крупный мужчина в белой куртке и белых штанах, с выпирающим вперед животом. Охранникам (в «Джунипер-Хилл» они назывались «защитниками») запрещалось носить дубинки, поэтому некоторые из них — хуже всех были Фогерти, Адлер и Кунц — носили в карманах валики четвертаков. Этими валиками они всегда били по одному месту — сзади по шее. Четвертаки никто не запрещал. Четвертаки не считались смертоносным орудием в «Джунипер-Хилл», психиатрической лечебнице, расположенной на окраине Огасты, [238] рядом с административной границей города Сидней.

— Сожалею, что так вышло, мистер Фогерти, — ответил Генри и широко улыбнулся, продемонстрировав щербатые и прореженные желтые зубы. Выглядели они, как забор из штакетника у брошенного дома. Зубы Генри начал терять лет в четырнадцать.

— Да, ты сожалеешь, — ответил Фогерти. — И будешь сожалеть еще больше, если я вновь поймаю тебя за этим, Генри.

— Да, сэр, мистер Фогерти.

Фогерти ушел, его черные ботинки оставляли большие коричневые следы на земле Западного сада. Раз уж Фогерти повернулся к Генри спиной, тот воспользовался моментом, чтобы украдкой оглядеться. Их отправили на прополку, как только небо очистилось от облаков, пациентов Синей палаты, куда помещали тех, кто когда-то был особо опасным, а теперь считался относительно опасным. Если на то пошло, все пациенты «Джунипер-Хилл» считались относительно опасными: в этой психиатрической лечебнице содержались только преступники, признанные невменяемыми. Генри Бауэрс попал сюда за убийство своего отца поздней осенью 1958 года — тот год прославился судами над убийцами; когда речь заходила о судах над убийцами, ни один год не мог сравниться с 1958-м.

Но, разумеется, все думали, что он убил не только своего отца. Если б речь шла лишь о его отце, Генри не провел бы двадцать лет в психиатрической больнице штата в Огасте, или в смирительной рубашке, или под действием психотропных препаратов. Нет, речь шла не только о его отце: власти думали, что он убил всех, по меньшей мере — большинство.