Челюсти, стр. 20
— Доктор Крейг выписал, когда я ходила к нему по поводу своих нервов. Я говорила тебе.
Броди швырнул ботинки в угол, встал, снял брюки, аккуратно повесил их на спинку стула. Потом снял рубашку, повесил ее на плечики в стенной шкаф и, усевшись в трусах и майке на кровать, принялся за свой сандвич. Мясо было сухое и жилистое. Он ощутил вкус только горчицы.
— Ты нашел говядину? — спросила Эллен.
У Броди рот был набит, поэтому он только утвердительно кивнул.
— А что ты ешь?
— Говядину.
— Ты подогревал ее?
— Нет. И так сойдет.
Эллен недовольно скривила губы.
Броди молча ел, Эллен перелистывала журнал. Прошло несколько минут. Эллен перевернула последнюю страницу, положила журнал себе на колени.
— О боже! — воскликнула она. — Что такое?
— Я сейчас думала о Боне Гарднере. Это так ужасно. Что теперь будет с Салли?
— Не знаю, — ответил Броди. — Я беспокоюсь за нее. У нее есть деньги? Ты когда-нибудь говорила с ней об этом?
— Никогда. Откуда у нее деньги? Она, по-моему, целый год не покупала детям обновок. И она так мечтала покупать мясо чаще, чем раз в неделю, и не есть без конца рыбу, которую выловил Бен… Она получит кто-нибудь по социальному страхованию?
— Думаю, что получит, но это немного. Существует еще благотворительность.
— Она ни за что не согласится, — заметила Эллен.
— Ну, знаешь, гордость — это как раз то, чего она не сможет себе позволить. Теперь у нее не будет даже рыбы.
— Мы не могли бы что-нибудь сделать?
— Мы лично? А что мы можем? Мы не так уж богаты. Но город, возможно, сможет как-то ей помочь. Я поговорю с Вогэном.
— Ну, а как продвигаются твои дела?
— Ты спрашиваешь, поймали ли мы эту тварь? Нет еще. Медоуз вызвал океанографа, своего приятеля из Вудс-Хода. Хотя не знаю, чем он тут может помочь.
— Что он собой представляет?
— Молодой, внешность довольно приятная. Немного самонадеянный, но это неудивительно. Наши края он как будто знает прилично.
— Интересно. Откуда же?
— Он сказал, что еще мальчишкой приезжал в Саутгемптон. Проводил там каждое лето.
— Работал?
— Не знаю. Должно быть, жил с родителями. Он, похоже, из этой категории.
— Из какой категории?
— Из категории курортников. Богатые родители. Хорошее воспитание. Ты отлично представляешь этот типаж.
— Не злись, я просто спросила.
— Я не злюсь. Я просто сказал, что ты отлично представляешь этот типаж. Ведь ты сама из их среды.
Эллен усмехнулась.
— Из их среды. Я теперь просто старая дама. И ничего больше.
— Не говори глупости, — возразил Броди. — Когда ты в купальнике, большинство летних красоток не идут с тобой ни в какое сравнение. — Ему было приятно, что она напрашивается на комплименты, и ему было приятно говорить их ей. Эти комплименты стали для них чем-то ритуальным, как бы прелюдией любви.
Вид Эллен, лежащей в кровати, вызвал у Броди желание. Ее волосы падали на плечи, в глубоком вырезе ночной рубашки видны обе груди почти до сосков.
— Я сейчас, — сказал он. — Пойду почищу зубы.
Броди вернулся из ванной, все еще чувствуя возбуждение. Он подошел к туалетному столику, чтобы выключить свет.
— Знаешь, — сказала Эллен, — я думаю, нашим мальчикам следует брать уроки тенниса.
— Зачем? Разве они хотят играть в теннис?
— Нет, но это хороший вид спорта, и ему не мешает поучиться. Когда они станут взрослыми, это откроет им двери во многие дома.
— В какие дома?
— В дома тех людей, знакомство с которыми им не помешает. Если ты хорошо играешь в теннис, то можешь вступить в любой клуб и сблизиться там с нужными людьми. Сейчас им самое время поучиться.
— Где же они будут брать уроки?
— Я думаю о клубе «Филд».
— Насколько мне известно, мы не члены клуба «Филд».
— Я думаю, мы могли бы ими стать. Некоторые из моих старых знакомых являются членами этого клуба. Они могли бы дать нам рекомендацию.
— Оставь это.
— Почему?
— Хотя бы потому, что нам это не по средствам. Держу пари, что за одно вступление надо выложить тысячу долларов, а потом каждый год выкладывать по несколько сотен, по меньшей мере. У нас нет таких денег.
— У нас есть сбережения.
— Но ведь не для уроков же тенниса. Ладно, давай не будем об этом. — Он потянулся к выключателю.
— Мальчикам это бы пригодилось.
Броди оперся рукой о столик.
— Послушай, мы не принадлежим к кругу людей, играющих в теннис. Мы не будем там чувствовать себя хорошо. Мы там будем чужие.
— Откуда ты знаешь? Мы ведь даже никогда не пробовали вступить в клуб.
— Давай оставим этот разговор. — Он выключил свет, подошел к ее кровати, откинул одеяло и улегся рядом с Эллен. — К тому же, — продолжал он, уткнувшись носом ей в шею, — есть другой вид спорта, который мне больше по душе.
— Дети еще не спят.
— Они смотрят телевизор. Даже если тут взорвется бомба, они ее не услышат. — Он поцеловал ее в шею и начал водить ладонью по ее бедрам.
Эллен зевнула.
— Мне так хочется спать, — сказала она. — Я выпила снотворное до твоего прихода.
Броди перестал ее гладить.
— А какого черта ты его пила?
— Я плохо спала прошлую ночь, поэтому и приняла таблетку.
— Я выброшу эти проклятые таблетки. — Он поцеловал ее в щеку, хотел поцеловать в губы, но в этот момент она снова зевнула.
— Извини, — сказала она. — Боюсь, ничего не получится.
— Получится. Все, что от тебя требуется, помочь немного.
— Прости, я очень устала. Но ты… если хочешь. Я постараюсь не заснуть.
— Нет уж, — сказал Броди и перевалился на свою постель. — Я не любитель насиловать трупы.
— Зачем ты так?
Броди не ответил. Он лежал на спине, уставившись в потолок. Он чувствовал, что напряжение осталось, но желание уже прошло и вместо него приходит тупая боль.
Спустя минуту Эллен спросила:
— Как зовут друга Гарри Медоуза?
— Хупер.
— Не Дэвид Хупер?
— Нет, по-моему, его зовут Мэт.
— Когда-то давным-давно я знала человека, которого звали Дэвидом Ху пером. Я помню… — но договорить она не успела, веки ее сомкнулись, и она глубоко задышала, погрузившись в сон.
Глава 6
В пятницу, возвращаясь домой из саутгемптонской больницы, Эллен заглянула на почту. В Эмити почту не доставляли на дом. Вообще-то срочную корреспонденцию должны были доставлять по любому адресу в радиусе одной мили от почтамта. Но практически даже срочные телеграммы (за исключением тех, на которых значилось, что они отправлены федеральным правительством) хранились на почте, пока кто-нибудь не приходил за ними.
Почта размещалась в небольшом здании на Тилл-стрит, совсем рядом с Мейн-стрит. Там имелось пятьсот почтовых ящиков, триста сорок из них арендовались постоянными жителями Эмити. Остальные сто шестьдесят предоставлялись курортникам, а кому именно — это зависело от прихоти начальницы почтового отделения Минни Элдридж. Те, кому она симпатизировала, получали разрешение арендовать ящики на летний период. Тем, кому она не симпатизировала, приходилось стоять в очереди у ее стойки. Поскольку никто из приезжающих на лето не мог арендовать ящик на круглый год, курортники никогда не знали, будет ли у них почтовый ящик на следующий сезон, когда они приедут в июне, или нет.
Ни у кого не было сомнений относительно того, что Минни Элдридж уже перевалило за семьдесят, но ей каким-то образом удалось убедить власти в Вашингтоне, что она еще не достигла того возраста, когда человек обязан уйти на пенсию. Она была маленькой и щуплой на вид, но довольно сильной и управлялась с пакетами и картонками почти так же быстро, как и двое молодых мужчин, работавших на почте вместе с рей. Она никогда не говорила о своем прошлом или о своей личной жизни. Знали о ней только, что родилась она на острове Нантакет и покинула его вскоре после того, как началась первая мировая война. Она так долго жила в Эмити, что в городе не было человека, который бы ее не знал. Минни Элдридж считала себя не только коренной жительницей, но и знатоком истории города. Она охотно рассказывала о том, почему город назвали Эмити, рассказывала об Эмити Хоупвелл, жившей в XVII веке и приговоренной к смертной казни за колдовство. Минни доставляло удовольствие порассуждать о значительных событиях из прошлого города: о высадке британских войск во время войны за независимость (англичане попытались обойти с фланга отряды колонистов, но сбились с пути и без толку бродили взад и вперед по Лонг-Айленду); о пожаре 1823 года, во время которого сгорели все дома, кроме церкви; о крушении судна с контрабандными спиртными напитками в 1921 году (судно в конечном счете подняли на поверхность, но весь груз, снятый с парохода для того, чтобы легче было его поднимать, куда-то исчез); об урагане 1938 года и о широко освещавшейся в прессе (хотя полностью и не подтвержденной) высадке трех немецких шпионов на пляже вдоль Скотч-роуд в 1942 году.