Сага, стр. 5

Рука Жерома скользнула в карман плаща и судорожно сжала бумеранг.

Он прикрыл на секунду глаза, и представил, как лопастью разбивает в кровь лицо Совегрэна. Картинка была очень четкой, в цветном изображении и широкоэкранном формате: изувеченные черты лица, струя крови, льющаяся из рассеченной брови, лопнувшая губа. Если бы он так поступил, то, может, избавился бы от боли, но одна вещь остановила его. Мысль о Тристане.

– Я думал, что на такое никто не способен.

– Добро пожаловать в клуб дураков.

Совегрэн уже собирался вернуться к своим приятелям, когда Жером схватил его за руку.

– У меня брат, он очень болен, мне негде жить…

– Сам министр культуры поздравил меня, поскольку я доказал американцам, что мы можем писать не хуже них. Он даже предложил мне подготовить доклад о кризисе сценарного искусства во Франции. И не пытайтесь мне угрожать.

Жером хотел снова схватить его за рукав, но Совегрэн отвесил ему пощечину.

– Американцы уже поговаривают о «Борце со смертью-2». Мне будет чертовски недоставать вас, Жером.

4. Я

Кто из нас четверых чувствует себя наиболее скованно? Конечно, я, учитывая бессонную ночь, проведенную в ожидании этой встречи. Но и остальные, похоже, не в своей тарелке. Сидя на двух противоположных диванчиках, мы злобно уставились друг на друга, не пытаясь даже познакомиться.

Матильда Пеллерен, кажется, задается вопросом: какого черта она здесь делает? Раза два она резко поднималась, будто собираясь уйти, но потом снова садилась, явно не понимая, что ее удерживает. Видимо, ее смущает чисто физический аспект: трое мужчин в жалком помещении. Чужие взгляды с трех сторон. Изучающие взгляды.

Зато мне хорошо известно, почему Жером Дюрьец сидит как прикованный: ему нужны бабки. Есть люди, способные с высокомерной пренебрежительностью относиться к своей бедности, но Дюрьец не из их числа и выдает себя с головой при малейшем жесте. Когда мы обменивались рукопожатиями, он попытался спрятать потрепанные обшлага своей рубашки; остановившись перед кофейным автоматом, сделал вид, что ищет в карманах мелочь, а когда я угостил его кофе, он смаковал его так, словно не пил целую вечность. Мне даже захотелось одолжить ему немного денег, чтобы он стал чувствовать себя увереннее, поскольку его манера их постоянно считать быстро стала действовать мне на нервы. Один Бог знает, где его откопали. Больше всего меня интригует Луи Станик. Он единственный, кто попытался ободрить нас небольшой речью, какую обычно произносит декан факультета в первый день занятий. Наверное, это привилегия старшего по возрасту. Ему, похоже, уже исполнилось пятьдесят; он высокого роста, держится подчеркнуто прямо, а усы и роговые очки придают ему облик Граучо Маркса 1. Он – единственный из троих, о ком я нашел сведения в профессиональных ежегодниках. Пять строчек посвящены ему в «Лярус дю синема», где говорится, что в семидесятых годах Станик долгое время работал в Италии, однако названия его фильмов мне ничего не напомнили. Вернувшись во Францию, он написал сценарий полнометражного фильма, который так и не вышел на экраны. Потом с ним не происходило ничего необычного, и в конце концов Станик оказался здесь, в этой странной комнате. В общем, его послужной список настолько мал, что вполне мог бы уместиться на четвертушке листа. И хотя в моем послужном списке нет пока ни единой строчки, я даю себе клятву, что не закончу свою карьеру так, как Станик.

Никто не пытается нарушить тишину. Я встаю, подхожу к окну. Мы находимся в небольшом четырехэтажном здании на авеню де Турвиль в VII округе. Комната, в которой мы собрались, совершенно пустая, если не считать двух диванчиков и кофейного автомата. Похоже, что ее прежние хозяева тайком съехали отсюда, прихватив все, имевшее хоть малейшую ценность. Перегородка с большим окном позволяет видеть все, что происходит в коридоре. Сейчас там происходит нечто странное. То ли из-за усталости, то ли из-за волнения или стресса, но мне мерещится, что по коридору вереницей проплывают скальпы блондинок. Иногда удается различить лоб, глаза или шапочку, но все очень неотчетливо.

Тишину разрывает телефонный звонок, и напряжение сразу падает. Станик снимает трубку и через пару секунд кладет на рычаг – секретарша директора студии сообщила ему, что встреча откладывается на два часа.

– Мы и так проторчали здесь битый час, – ворчит Дюрьец.

Станик пожимает плечами, демонстрируя свою беспомощность. Для него терпеливое ожидание давно превратилось в постоянную работу.

– Вам не кажется, что им просто наплевать на нас? – спрашивает Матильда Пеллерен.

Так и хочется ответить ей, что мне всего двадцать пять и впереди у меня вся жизнь, чтобы дождаться такой встречи. Матильда встает и выходит, удостоив нас гневным взглядом в стиле героинь XIX века.

– Жаль. От нее так приятно пахло… – комментирует Станик. Жером Дюрьец в одиночестве остается на диванчике.

– Наверное, я могу малость всхрапнуть? У меня сейчас жуткая бессонница…

– В нашей профессии это едва ли не преимущество, – замечает Станик. – Устраивайтесь, я разбужу вас через полтора часа.

Не проходит и двух минут, как Дюрьец засыпает сном праведника. На него даже приятно смотреть.

– Так спят только маленькие дети.

– Дети и китайцы, – уточняю я. – В Пекине можно увидеть, как люди спят в любых условиях: опустив голову на руль велосипеда, в переполненном ресторане, в автобусе между двумя остановками.

– Вы часто бывали там?

– Ни разу. Но мне рассказывали.

С того места, где я сейчас нахожусь, мне наконец удается понять, что происходит в коридоре – стеклянная дверь позволяет видеть человека в полный рост. Правда, иногда реальность оказывается еще более непонятной.

– Скажите, месье Станик… что это за столпотворение лилипутов в коридоре?

– А, это «Прима», агентство по найму актеров, у них контора в конце коридора. Я заходил туда недавно, так как был тоже заинтригован. Они набирают актеров для американского фильма, который частично будет сниматься и в Париже. Им нужно две сотни взрослых лилипутов, преимущественно блондинов, знающих два языка.

– И о чем будет этот фильм?

– Они не сказали. Пока он называется «Вертеп». Там должна быть сцена с лилипутами и гигантскими женщинами с очень пышными формами…

– В стиле барокко…

– Скорее, символизма, американцы никогда не боялись сгущать краски, это одна из их сильных сторон.

Мы замолчали.

Если придется еще два часа ждать директора студии, то лучше о чем-то поговорить.

– Вам не кажется, что эта встреча – ловушка для дураков?

– Позвольте мне угадать, Марко. Вы никогда не работали ни на телевидение, ни на кого-то другого и не понимаете, почему именно вас пригласили для участия в работе над каким-то таинственным сериалом, который собираются показывать осенью.

– Да нет, я уже работал на этот канал. Я писал диалоги на французском для японского мультика «Властелины Галактики». А еще предложил несколько либретто для «Двух полицейских в аду». Но они не прошли.

Луи спросил, заплатили ли мне. Да, заплатили, жалкие крохи за мультфильм и ничего за все остальное.

– Вот поэтому вас и позвали. Они знают, что вы согласитесь на что угодно за мизерную плату.

Конечно, он прав. И я согласен, что меня еще раз облапошили. Но это неважно. Так как я, Марко, хочу стать сценаристом, это моя единственная цель в жизни и это написано на моей физиономии. Я продам душу тому, кто приоткроет передо мной двери. Я готов глотать оскорбления, писать невесть что, получать гонорар кирпичами или вообще не получать его. Мне плевать. Когда-нибудь это они будут есть из моих рук, просто пока еще они этого не знают.

– А вы? Почему вы здесь, Луи?

Я чувствую, что он колеблется, не зная, то ли отмахнуться от меня, то ли пойти на откровенность.

– Потому что я из тех, кого называют подававшим надежды. Для меня добиваться этой работы то же самое, что просить милостыню. Мое время давно прошло, и сегодня я согласен на что угодно, не испытывая никакой горечи. Я похож на старую рабочую лошадь, которую держат лишь потому, что она хорошо знает дорогу и не отличается большим аппетитом. Так или иначе, но я умею только это.