Вызов, стр. 11
Хеклер мирился с этим лишь первые дни, пока не понял, что здесь правит тот же тюремный закон — сильный всегда прав.
И он стал одним из сильных. Если его интересовали спортивные новости, а кто-то из коллег хотел смотреть мыльную оперу, он просто переключал на нужную ему программу и никто не смел возразить.
А то и вообще вырубал телевизор, если собирался почитать или поразмышлять. Или если просто хотел показать, кто тут главный. Другие приняли его правило и не противились.
Пожизненное заключение. Он отсидел уже пять лет и надеялся лишь на условное освобождение еще через пять, но вот человек Хобарта Таунса приехал за ним и его, Хеклера, вывезли из тюрьмы и — соблюдая все меры предосторожности, меняя машины — доставили в какое-то укромное место.
Там ему предложили стаканчик виски, сигару и шанс начать новую жизнь.
— Вы убили человека во время вооруженного ограбления, — сказали ему. — Вы намеренно это сделали?
— Нет.
— Тогда почему?
— Пришлось. Он направил на меня пистолет.
— А вы не могли бросить оружие?
— Нет. Я не хотел, чтобы меня поймали.
— Вы прослужили в армии восемь лет. Прекрасная характеристика. Вы имели звание офицера. Почему вы ушли?
— Не было перспективы. Не было денег.
— А вы могли бы снова убить?
— Это предложение?
Мужчина, который его спрашивал, только улыбнулся.
Хеклер, бывший капитан, получил амнистию и звание подполковника президентских «Ударных отрядов».
Фортуна — дамочка непредсказуемая.
Вертолет снижался.
Снегопад усилился.
— Рота! Равняйсь! Смирно! На караул!
Хеклер тоже вытянулся; его рука касалась кобуры, висевшей на поясе. Там была новенькая девятимиллиметровая «Беретта» — все офицеры «Ударных отрядов» обожали этот пистолет.
Он усмехнулся незаметно себе в усы.
Что день грядущий нам готовит?
Глава двенадцатая
Левая рука еще болела, но Смит не стал носить ее на перевязи, которую изготовила Лилли. Надвинув шляпу на лоб, чтобы защитить лицо от ветра и снега, он направился через двор в сторону конюшни.
Все вокруг было занесено снегом, и теперь Мэтью не смог бы определить место, где женщина закопала диких псов.
Он вошел в конюшню и — не обращая внимания на других лошадей — сразу же двинулся к Араби. Она почуяла его и подалась вперед, тычась мордой в его ладонь. В ладони были два кусочка сахара, которые Смит принес своей любимице.
— Ну, ну, милая, — сказал он растроганно, поглаживая лошадь. — Ты ведь любишь и меня тоже, не только сахар, правда?
Смит подергал ее за гриву, хлопнул ладонью по шее, а Араби вытянула к нему голову, чтобы хозяин почесал ее между глазами. Эту ласку она очень любила.
Мэтью выполнил немую просьбу животного, но мысли его были уже далеко. Присутствие Араби всегда успокаивало его, и он часто приходил в конюшню, если ему требовалось обдумать какую-то проблему.
Смит принял решения; он понимал, что приговорил сам себя.
А если…
«Если» было большим. Необходимое количество хорошо подготовленных «патриотов» из Метроу должны были, по сути, пересечь всю страну и провести в высшей степени сложную военную операцию, которую ни за что не сумели бы осуществить Боб и его индейцы.
И, конечно, была еще другая сторона медали.
Смит почесал в затылке.
— Хочешь еще сахара? — спросил он у лошади. — Ну, на, на, сладкоежка, бери.
Мэтью достал из кармана еще два кусочка, протянул животному на открытой ладони.
А если люди из Метроу не смогут или не захотят помочь, то все равно ведь придется что-то делать для спасения несчастных заключенных мужчин и женщин.
А это означало, что ему придется идти с Бобом на верную смерть — просто подставить головы под пули. А то ведь можно и в плен угодить. Какие пытки будут их ждать?
Но если имелся хоть самый маленький, самый призрачный шанс на успех, Смит не мог им пренебречь, хотя и понимал, что вероятность удачи — один к миллиону.
При его врожденном чувстве здравого смысла Мэтью было очень нелегко решиться на такой поступок. Всю жизнь он старался избегать бессмысленных вещей.
И вот теперь сам лезет на рожон.
— Завидую я тебе, милая, — сказал Смит лошади. — Хотя, правда, если человек слишком часто стремится уйти от ответственности, это ведет к деградации личности. Так что Бог все сделал правильно — ты лошадь, а я мужчина. Так и должно быть.
Он еще раз погладил Араби, повернулся и вышел из конюшни.
Глава тринадцатая
Это было интересное ощущение — словно разглядываешь твердую большую женскую грудь, находясь внутри ее. Хеклеру понравилось сравнение, но веселье тут же прошло. Он ведь сам тоже сидел в тюрьме, и вид любой камеры угнетал его.
Он мог убить человека, это да, в любой момент. Но обречь кого-то на заточение в каменном мешке — тут его душа возмущалась.
Бетонные казематы имели форму полусфер. Окон не было. Серый пол постепенно приподымался, расходясь к стенам, поэтому узники вынуждены были волей-неволей толпиться в центре камеры. В потолке этой «груди», на месте «соска», имелось заделанное решеткой отверстие, через которое можно было наблюдать за происходящим в камере, прогуливаясь по прочному настилу, возведенному над казематами.
В помещении слева тесно сгрудились заключенные — мужчины. Их было значительно больше, чем женщин, и на их долю оставалось меньше места и меньше воздуха.
В правом отсеке помещались женщины. Как раз сейчас Хеклер и его важный гость — Хобарт Таунс — стояли над одной из камер и смотрели вниз. Узницам тут было посвободнее, чем их соседям, зато в большей степени давал о себе знать холод.
Таунс любопытным и похотливым взглядом ощупывал фигуры женщин. Уголки его губ чуть подрагивали в какой-то сатанинской улыбке. А потом он повернул голову, словно опомнившись, и посмотрел на мужскую камеру. Хеклер последовал примеру своего начальника.
На узких грубых нарах сидели неподвижно несколько человек, остальные толпились рядом; некоторые делали что-то вроде гимнастики, чтобы согреться. А некоторые — совсем обессилевшие — сидели или лежали прямо на холодном цементном полу. Хеклер представил себе, что эти люди должны чувствовать, и вздрогнул.
— Это сливки нашего общества, мистер Таунс, — пояснил Хеклер, указывая пальцем вниз.
При каждом слове из его рта вырывались клубы пара.
— Из тех, кого еще не расстреляли, это самые опасные и ненадежные. Они беззаветно преданы прежнему режиму и не скрывают этого. Но у них нет выбора — они вынуждены сидеть и ждать, что же мы с ними сделаем. Мы поддерживаем здесь довольно прохладную температуру, чтобы они не расслаблялись. Это помогает подавлять их волю к сопротивлению, как и было указано в вашей инструкции, мистер Таунс.
Одеяла выдаются им только на ночь, и таким образом удается пока избегать большого количества простудных заболеваний.
Таунс перебил его и спросил несколько дрожащим от холода голосом:
— А с женщинами-заключенными вы поступаете так же?
— Да, сэр. И мы убедились, что когда мужчины видят, как обращаются с женщинами, это очень сильно действует на их психику. Кроме того, мы объявили, что за нарушения караться будут как мужчины, так и женщины, независимо от того, кто их совершил.
Позапрошлой ночью шесть мужчин — офицеров попытались выбраться из камеры и напасть на караульных. Там были двое из спецназа, морской пехотинец, двое из воздушной полиции и десантник.
Их попытка не удалась, но тем не менее мы наказали всех. Запретили сидеть днем, снизили рацион питания, а на ночь выдали лишь половину необходимого количества одеял.
— А что с этой шестеркой?
— Мне показалось, что их можно будет использовать для осуществления того проекта, о котором вы говорили мне по телефону. Поэтому мы не стали подвергать их физическому воздействию и просто поместили в специальный карцер. Их должны были выпустить сегодня утром, но я решил, что вам будет интересно лично понаблюдать за эффектом, поэтому распорядился пока оставить их на месте.