Месть наемника, стр. 34

— Да, правда, — задумчиво согласилась Бесс. — Отец учил меня стрелять только из винтовки и охотничьего ружья. Пистолет у него был, но он никогда мне его не давал.

— Теперь я буду учить тебя.

— А ты не можешь дать мне такой же браунинг, как и у тебя? — просительно протянула она.

— Нет, тебе будет трудно передергивать затворную раму. Поэтому я выбрал для тебя револьвер, он тоже никелированный, смотри!

Фрост показал, как заряжать и разряжать пистолет, как взводить и спускать курок, как правильно целиться. Она стала стрелять и была приятно удивлена практически полным отсутствием отдачи.

— Я не смог найти кобуру для твоего револьвера, но ее легко сшить из брезента. Ты умеешь шить?

— Я даже умею готовить. Помнишь?

Он с улыбкой погладил живот.

— Разве такое можно забыть?

Природа в горах дышала спокойствием. Они сидели за грубым деревянным столом под открытым небом, и Фрост показывал, как чистить оружие, отбрасывать барабан и с какого конца протирать ствол. Они болтали за делом, и Хэнк понемногу разговорился о себе.

— Да, — запальчиво бросил он, — мне нравится быть наемником, хотя эта профессия постепенно уходит в прошлое. Количество войн в мире в наши дни уменьшается. Наверное, это звучит глупо, в духе Наполеона, который как-то получил пакет, прочитал послание и воскликнул: “О Боже, разразился мир!” Нет, я не люблю войны, но иногда она бывает единственным выходом. Не будешь воевать — убьют тебя самого или захватят твою страну. Те, за кого мы воюем, иногда действительно не такие уж демократы, кое-кого из них можно назвать так, как их называют коммунисты — кровавыми диктаторами. Однако, если приходится выбирать между коммунистами и диктаторами, я предпочитаю диктатора. С ним хоть можно договориться или просто купить его, чтобы заставить ввести демократию или хоть научить людей читать. Но если не остановить красных, то однажды Америка проснется и обнаружит, что осталась единственным островком свободы в целом мире. Такие ребята, как я, участвуют в войнах, которые должны вести США, но наше либеральное правительство боится в них ввязываться. Вспомни Хомейни. ЦРУ должно было пристрелить этого фанатика, когда он еще был во Франции. Но этого не сделали, он вернулся в Иран, и посмотри, что там произошло!

— А как ты мог принимать участие в подавлении народных движений, пусть даже и коммунистических?

Фрост взглянул на Бесс. Вокруг уже опустились сумерки, и голая лампочка над столом неярко освещала их теплым желтым светом.

— То, что я воюю за какого-нибудь диктатора, не всегда значит, что я поддерживаю его политические взгляды или оправдываю причины ведения войны. Но я всегда буду помогать тем, кто борется с моими врагами — с коммунистами. Затем, скажем, через год, я могу быть на стороне революционеров, старающихся установить в стране демократию западного образца — и буду воевать против того диктатора, на которого работал раньше, это в порядке вещей. Для меня и многих других наемников — Чапман и его банда являются исключением, поверь мне, — деньги не главное, да и не так уж много нам платят. Главное то, что кто-то должен остановить коммунистов в Латинской Америке, Африке, Азии — и немедленно, сегодня, а не завтра. Надеюсь, что третьей мировой войны все-таки не будет, я не хочу видеть умирающих людей. Но убийство коммунистического террориста не вызывает у меня ни жалости, ни раскаяния. Это — не убийство, а уничтожение. Выстрел — и все. Как сделать дырку в мусорном баке.

Да, я понимаю, что чересчур все упрощаю. Но коммунизм — зло, точка. Если мы поладим с Россией, Китаем, Кубой и они прекратят поползновения по обращению мира в новую веру — отлично! Живи сам и не мешай жить другим. Но ведь они этого не делают. Я говорю не о народе, а о коммунистических боссах. Мне такого застрелить так же легко, как и плюнуть в него. Кастро скоро сделает красной всю Латинскую Америку, это ясно любому дураку, кроме идиотов в Вашингтоне. Его революции надо остановить.

— А кем ты считаешь себя, по большому счету?

— Не знаю. Кем считает себя любой человек? Наверное, ты ожидаешь от меня ответа, что я считаю себя каким-то крестоносцем, участвующим в справедливых войнах и тому подобное. Что ж, может быть, это так, но только если я — действительно воинствующий крестоносец, то мир находится весьма в плачевном состоянии. Почему? Задумайся об этом на минутку. Я убиваю не потому, что это мне нравится — я же не псих какой-нибудь. Я это не люблю, но делаю. Причем без особых угрызений совести. Научился включать и выключать свою совесть, как кран с горячей водой. Убить коммуниста — все равно, что наступить на таракана. Но я никогда не буду воевать против проамериканского антикоммунистического правительства. Говорят, что наемники, которые воюют в Африке, — расисты. Чепуха! Я убью коммуниста, будь он черным, белым или в полоску, все равно. Когда-то я подрался в пивбаре с одним куклусклановцем, который разорался: “Ниггеры!”, “Черномазые!” А в углу сидел и дрожал бедный пожилой негр-строитель со стаканом пива. И вся белая либеральная публика словно воды в рот набрала. Я посоветовал этому ублюдку с длинным языком заткнуться, он кинулся на меня с бутылкой. Пришлось размозжить ему рожу о стойку бара, и он чуть насмерть не подавился собственными зубами. Я это рассказываю к тому, что большинство жертв красных террористов — негры, индейцы, азиаты. Вот кто настоящие расисты. Тебя еще что-то интересует или пойдем уже заниматься любовью? Только вытри ружейное масло с рук.

Бесс выбрала последнее. Она потянулась к Фросту и поцеловала его в губы. “Ладно, черт с ним, с маслом”, — подумал он.

— Ты и вправду крестоносец, — шептала она ему ночью. — Правда, доспехи твои немного поизносились, но ты — настоящий рыцарь.

Хэнк засмеялся.

— Бесс, я скорее Дон Кихот, воюющий с бандитами, с которыми не может справиться ни одно правительство. По сравнению с этим схватки с ветряными мельницами выглядят детскими забавами.

Глава четырнадцатая

— Нет, черт побери, ты не пойдешь! Да, я люблю тебя и понимаю, что ты мне не жена и я не имею права тебе приказывать и все такое прочее, но повторяю, ты с нами не пойдешь! Понятно? — выкрикнул Фрост, бросил окурок на землю и со злостью его затоптал.

— Но Пит согласен взять меня, — запротестовала Бесс.

— Ах, вот как? В таком случае пусть посылает свою собственную девушку. И пусть он держит свое мнение при себе, мать его за ногу!

— Ты много ругаешься.

— Не ругался, пока не встретил тебя. Пойдем поговорим с Кертисом.

И капитан затопал коваными ботинками по обветшалой веранде, направляясь в жилую часть дома под сохранившейся частью крыши. Пит и Крэн Ходком совещались на кухне. Фрост подскочил к ним, и Бесс еле успела догнать его.

— Какого черта ты сказал девчонке, что она может участвовать в штурме?

— Что? — поморщился Кертис, недовольный тем, что их беседу прервали. Он уже почти полностью выздоровел после ранения.

— Мне наплевать, занят ты сейчас или нет! Зачем ты разрешил ей идти на это дело?

— Я думал, — начал объяснять Пит, стараясь поймать взгляд Бесс, — что неплохо было бы запечатлеть на пленку ход операции повстанцев.

— А ты не думал, что ее могут убить?

— Послушай, нужно рассказать всему миру об этой гражданской войне, показать, что восставшие сражаются за правое дело, продемонстрировать их храбрость, патриотизм, готовность к самопожертвованию…

— Не надо петь красивых песен, — оборвал его Хэнк. — Ты говоришь о правом деле, а я — о жизни девушки.

— Хэнк, — тихо проговорила сзади него Бесс, — обещаю тебе, что не погибну. Ты противоречишь своим собственным принципам — я тоже хочу воевать против коммунистов, как и ты, против Кубинды и Чапмана, которые погубят эту страну. Ты же сам говорил мне, что вы уже договорились с Кертисом.

— Но я не договаривался с ним о том, что потеряю тебя.

Капитан развернулся и вышел из комнаты, услышав за спиной удивленный голос Пита: