Видео Иисус, стр. 59

Она со вздохом закатила глаза:

– Сколько раз сегодня я уже слышала это?

Иешуа громко откашлялся.

– Я боюсь, что Юдифь права.

Он выключил ультрафиолетовую лампу и принялся убирать чашки и бутылочки, бросая использованные ватные тампоны в мусорное ведро и ставя на место стулья.

– Эй, – попытался отрезвить его Стивен. – Иешуа! Профессор Иешуа! Неужто ты сдашься и отступишься у самой цели?

– Дело не в отступлении.

– Может, раздобыть тебе что-нибудь поесть? Сварить кофе? Мы могли бы прогуляться на свежем воздухе, а дверь пока оставить открытой, чтобы проветрилось, а потом с новыми силами вернулись бы к работе…

– Нет, Стивен, дело не в этом, – Иешуа со стуком опустил крышку мусорного ведра и с удручённой миной облокотился о стол с вмонтированной в него раковиной. – Я так уповал на то, что это окажется на первом листке. Правда. Дело не в том, что я не могу продолжать – просто не получится.

Петер Эйзенхардт встрепенулся и проснулся. Вот оно! Вот она, мысль, которая смутной догадкой преследовала его уже несколько дней, не обретая конкретных черт. Важная мысль. Тревожная мысль. Наконец-то он её поймал.

Он быстро включил свет, сунул ноги в комнатные туфли, набросил халат и поспешил в переговорную комнату, из которой всё ещё не выветрился запах пота и спора. Он вытянул из флип-чата большие листы бумаги, взял фломастеры, разложил всё это на столе и уставился на них. Да. И как он до сих пор не додумался до этого? Взаимосвязь лежала прямо на ладони, и логика её была прямо-таки сокрушительной.

Но Кауну она не понравится.

Взгляд его пробегал по ключевым словам, стрелкам и символам, которыми он отмечал все предыдущие рассуждения, и не встречал в них ни противоречия, ни спасения, ни окольного пути.

Каун не смог бы показать это видео по телевизору.

Что бы ни случилось.

Писатель почувствовал, как его сердце учащённо забилось. Оттого, что кто-то отправился в прошлое, стало возможно предсказать будущее. Стало неотвратимым то, что должно произойти.

Жуть какая.

Его привлёк шум снаружи. Звук закрываемой дверцы автомобиля на парковочной площадке. Эйзенхардт подошёл к окну, отодвинул шторку и выглянул.

То был Райан, он шел от парковки, засунув руки в карманы, и в ярости пинал попадавшиеся под ноги камни. Он заметил щёлочку света, падающую из окна домика писателя, и метнул в его сторону убийственной силы взгляд. Эйзенхардт быстро опустил штору, убрал все свои бумаги, выключил свет и снова лёг в постель.

Стивен моргал и непонимающе смотрел на Иешуа:

– Что значит не получится?

– Собственно, я всё это время собирался сказать. Я экспериментировал со вторым листком перед тем, как вам приехать, но шрифт там так и не проявился. Не воспринял раствор. Понятия не имею, почему.

– Шрифт не проявился? Не воспринял раствор? – глупо повторил Стивен. Лаборатория, столы, полки, ультрафиолетовая лампа – всё это вдруг медленно завертелось тёмным водоворотом. – Значит ли это…

– Да.

– Ты уверен?

Иешуа оттолкнулся от раковины и широкими шагами двинулся к своему столу.

– Разумеется, я уверен. А ты как думаешь?

– Но как это может быть? Я хочу сказать, ведь на первом листке всё прекрасно сработало. Почему же не подействовало на втором?

– Понятия не имею, – прорычал Иешуа и затянул плёнкой ванночку, чтобы её содержимое не высыхало. – Может, другая бумага. Может, другие чернила. Может, причина в том, что второй лист лежал снаружи, когда они были сложены, и входил в соприкосновение с пластиковым конвертом инструкции. Я только знаю, что шрифт на втором листе не проявляется.

– Ну ничего себе, – воскликнул Стивен, воздел руки и снова бессильно их опустил. – Что же теперь делать?

– Идти спать, – Юдифь вдруг оказалась с ним рядом и нежно удержала его. – Утро вечера мудренее.

Иешуа потёр глаза.

– Сейчас у меня нет никаких идей. Мне надо порыться в библиотеке. Навести кое-какие справки, поспрашивать кое-каких людей. Обследовать эту бумагу. Может, что-то и придёт мне в голову.

– Послушай, – выдохнул Стивен. – Это уму непостижимо. Быть так близко к разгадке и…

Ему было приятно чувствовать на своём плече руки Юдифи.

Вид у Иешуа был совершенно несчастный.

– И это ещё не всё.

– Да? Что же ещё? Давай, добивай.

– Профессор Уилфорд-Смит с завтрашнего полудня зарезервировал лабораторию для себя. Он хочет изучить скелет и инструкцию.

22

Было холодно. Холодно и сыро, неприятно, как ни крути. И затылок ломит, невозможно выдержать. Но по крайней мере было уже светло, значит, наступило утро… Стивен резко сел и осмотрелся. Он сидел в своей машине. Почему он сидел в машине? И Юдифь лежала рядом с ним, скрючившись в немыслимой позе на разложенном пассажирском сиденье. Постепенно он всё припомнил – их обратная дорога в ночи… как у него слипались глаза… как Юдифь заснула сидя… Кончилось тем, что он остановился на первой попавшейся площадке для отдыха, разложил сиденья и тоже блаженно заснул.

Теперь затылок его так свело, что позвонки заскрипели, когда он попытался пошевелить шеей. Омерзительное ощущение. Он разминал себе плечо рукой, а другой вытирал запотевшее стекло. Чтобы стёкла запотевали ночью в этой жаркой пустынной стране? Но ночью было холодно, поэтому он так замёрз.

Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Когда же они уехали из лаборатории? Наверное, около четырёх. Значит, они проспали около двух с половиной часов. Ну, так он и чувствовал себя. И череп у него гудел от химических испарений в лаборатории.

Юдифь лишь пробормотала что-то во сне, когда он открыл дверцу и вышел, а в машину ворвался свежий воздух тёплого утра и разогнал влажное удушье, заполнявшее её, как мокрая вата. Кажется, она не хотела просыпаться.

Лучше всего, если он сейчас продолжит путь в лагерь. И там – немедленно на походные кровати.

Только немного освежиться. Подвигать руками, размять ноги. Движение на дороге уже очень оживлённое, хотя ещё совсем рано. Воскресное утро. Но здесь Израиль, и воскресенье у них – рабочий день.

И ему надо наконец обдумать, что делать дальше. Какие у них, собственно, есть зацепки. Сегодня Каун хотел начать исследование скелета и инструкции по эксплуатации. Это была гонка, и пока что они шли ноздря в ноздрю. Чувствовать, что твой череп набит стекловатой – не очень хорошая предпосылка для гонки.

Итак, спать. Он снова сел в машину, завёл мотор. Юдифь встрепенулась, приподнялась, но снова скрючилась и заснула, посапывая, когда он тронулся.

Папа вставал обычно в пять часов утра и после утреннего туалета полчаса молился в своей личной капелле. После этого он полностью одевался – с недавних лет с помощью одного молодого монаха, – прежде чем приступить к завтраку, который он проводил обычно с двумя-тремя кардиналами в маленькой столовой с розовыми обоями за простым деревянным столом. Разговор, по большей части, шёл о служебных делах; на личное времени не оставалось, да и личного уже ничего не было. С годами частная персона, которой Папа был когда-то, перестала существовать.

Скарфаро, естественно, хорошо знал весь распорядок дня Папы. Сам не любитель вставать рано, он всё же незадолго до семи часов уже явился к личному секретарю, который вёл календарь встреч главы церкви, чтобы получить аудиенцию. Секретарём был нелюдимый француз с редкими волосами, лет пятидесяти. Он не знал, какую, собственно, должность занимает Скарфаро. Единственное, что он знал – это то, что Святой Отец велел ему пускать к себе сицилийца в любое время.