Белый джаз, стр. 53
– Ну-ну – «Микки – крепкий орешек. У таких всегда получается».
– Я не отказываюсь от своих слов.
– Или он думает, что получит лицензию на установку игровых автоматов?
– А что – вдруг этот законопроект примут?
– А ничего, что министром юстиции станет Боб Галлодет по прозвищу Газовая Камера? Думаешь, он станет выдавать лицензию Микки Коэну!
Злобно: «Прикинь, я понял – ты пришел сюда не из-за Микки».
Мокро, скользко – «космический корабль» заваливается на бок; алканавты свистят и улюлюкают. «Надеюсь, ваш фильмец окупится».
– Микки тоже на это надеется. Эй, ты куда?
– В Линвуд.
– Свидание?
– Ага, с шикарным блондинистым полицейским громилой.
– Скажу брату – вот, поди, ревновать-то будет.
Адреналин – дождь только усилил его прилив.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Линвуд – дождь, ветер; улицы – крест-накрест или по диагонали. Темно – почти ничего не видно. Угол Ави-эйшн и Гибискус – тот самый таксофон.
Замогильный хохот – телефонные шуточки Джека.
– Он сам подох или ему помогли? Прошу, позволь мне реабилитироваться. Как насчет Уэллса Нунана за те же десять штук?
Оштукатуренные здания – не первой свежести: пустующие бунгало. Спиндрифт – квартал с номерами на 4900 – принялся считать.
24, 38, 74, 4980 – двухъярусный оштукатуренный дом – пустующий.
В одной из квартир горит свет – нижний этаж, налево; дверь открыта.
Я вошел.
Заброшенная гостиная – паутина, пыльный пол; преспокойно поджидающий меня Джонни Школьник.
Без пиджака, кобура – пуста: мол, мне можно доверять.
Да пошел ты со своим доверием – посмотрим на твои руки.
– Скорбишь по Джуниору, Джонни?
– Что вам известно обо мне и Стеммонсе?
– Я знаю, что это он заставил тебя ограбить склад. И я знаю, что все прочее не имеет значения.
«Прочее» заставило его заморгать. В десяти футах от меня – слежу за его руками.
– У него и на вас кое-что было. Некоторых людей он терпеть не мог и собирал компроматы, чтобы потом поквитаться с ними.
– Мы можем договориться. Мне плевать на ограбление склада.
– Вы и половины не знаете. – Безуууумный блеск в глазах.
Шаги за моей спиной.
Кто-то скрутил мои руки, зажал мне рот. Удушье. Тот же самый «кто-то» закатал мне рукав – и что-то вколол…
Меня ведут – я ощущаю движение воздуха и слабо различаю какой-то туннель – стены – сплошное зеркало. От самого паха вверх – щекотная дрожь и сухое тепло.
Боковые двери, чьи-то ботинки, широкие штанины.
Локоть потянуло вниз – ботинки заскребли по бетону, направо.
Открылась какая-то дверь – теплый воздух, свет. Зеркальные стены, совсем близко – какая-то решетчатая тень. Кто-то повалил меня на пол ничком.
Надо мной – свет, расплывчатый, как снежная пелена.
Щелк-щелк – щелчок цилиндра, вроде того что бывает в кинокамере на колесиках, подо мной – белая вощеная бумага.
Рывком поднимают меня.
Заклеивают глаза клейкой лентой – липкая слепота.
Кто-то ударил меня.
Кто-то ткнул меня.
Кто-то обжег меня – горячие, холодные иголочки по всей шее.
Уже не так щекотно – снова сухое тепло, никакой щекотной дрожи.
Кто-то отодрал клейкую ленту; в моих глазах – липкая красная кровь.
Щелк-щелк – цилиндр.
Снова я очутился на белой вощеной бумаге. В правую руку мне сунули что-то тяжелое и блестящее: МОЙ сувенирный самурайский меч.
Меня толкнули, и тут я что-то увидел:
Голого Джонни Дьюхеймела с МОИМ револьвером в руке.
Снова ожоги – горячо – холодно; шея и руки.
Ожоги противно саднят – Джонни становится на колени, смотрит на меня остекленелым взглядом, язвительно так – голубыми раскосыми глазами.
Достать его, порезать его – отчаянно размахиваю мечом, промахиваюсь.
Джонни покачивается – судорожно пытаясь достать меня двумя руками.
Промах, удар, снова промах – разорванная бледная кожа, кровь заливает татуировки. Удар – раз, два – отрезанная рука, кровь из пустой глазницы. Джонни нараспев бормочет что-то по-японски, глядя на меня голубыми раскосыми глазами.
Промах, опять промах – японец Джонни на полу в жутких конвульсиях. Поле зрения – татуировка на груди – разрезать ее, разрезать его…
Промах, еще промах – обрывки вощеной бумаги.
Удар, рывок – лопаются позвонки; снова рывок – на себя – ВСЕ красное.
Задыхаюсь – внезапно куда-то подевался весь воздух – во рту кровь.
Мне что-то вкололи – снова стало щекотно и от паха и выше разлилось сухое тепло.
Последняя мысль: так вот что это жжется – огнемет; японец сдался.
Сухая, непроглядная, качающаяся темень. Где-то в отдалении – тик-так – часы; я принимаюсь считать секунды. Шесть тысяч – и понеслось – десять тысяч четыреста.
Туда-сюда снуют япошки, голоса:
Мег: папочка никогда не трогал меня – не убивай его, Дэвид. Вуайерист: папа, папа. Люсиль: он – мой папа.
Япошки атакуют Черный город. Тик-так: четырнадцать тысяч секунд – или около того
Сухая теплая темень.
Размытые картинки: те же серые решетчатые тени, ботинки.
Мелькают, мелькают отражения в стенных зеркалах: это все япошки. Попытался помахать рукой – глупец! – твои руки связаны.
Стул – и я накрепко привязан к нему.
Шуршание работающего кинопроектора.
Белый свет, белый экран.
Киношка – папа и Мег? – не позволяй ему лапать ее!
Я рванулся – тщетно – липкая лента крепко держала меня.
Белый экран.
Кадр номер один:
Обнаженный Джонни Дьюхеймел.
Кадр номер два:
Дейв Клайн размахивает мечом.
Крупный план: рукоятка меча: СРЖ. Д. Д. КЛАЙН, МОРСКАЯ ПЕХОТА США, САЙПАН, 14. 07. 43.
Кадр номер три:
Джонни умоляет: «Пожалуйста», – беззвучно.
Кадр номер четыре:
Дейв Клайн бросается на него – удар, еще удар, промах.
Кадр номер пять:
Отрубленная рука – скребет пальцами по вощеной бумаге.
Кадр номер шесть:
Дейв Клайн потрошит – Джонни Д. выплевывает собственные внутренности.
Кадр номер семь:
Кровь заливает линзу объектива; палец, снимающий осколки кости.
Я вскрикнул —
Очередной укол сделал меня немым.
Проблески сознания – меня несут – ночь – нечеткое пятно лобового стекла.
Черный город – Южный Централ.
Грудь болит, шея тоже. Щетина, кобура пропала.
Сворачиваем.
Вой сирен.
Саднят ожоги.
Вонь – какое-то дезинфицирующее средство – кто-то промывает мои раны.
Где? Что? Кто? – умоляющий Джонни Дьюхеймел.
Нет!
Только не это.
Это ОНИ меня заставили.
Пожалуйста – я этого не хотел.
Вой сирен – и столб пламени в небесах.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Пожарные машины, патрульные автомобили. Щетина – сутки не брился; дым, языки пламени – горящий «Бидо Лито» на фоне ночного неба.
Дорога заблокирована – резко поворачиваем направо – я выскакиваю на тротуар. Тут же – фотографы в серых костюмах – чудовища.
Бампер во что-то с хрустом ударяется – в щит с надписью: «Сделай себя сам с помощью пророка Мухаммеда».
Отдыхаю – лежа лицом на славной мягкой приборной доске. Откуда-то сверху: «Это Клайн. Берите его».
– По-моему, у него сотрясение мозга.
– А я думаю, он под кайфом.
– Разве это законно?
– Сомнительно, но все-таки законно. Мы нашли его в отрубе недалеко от того места, где произошли пожар и убийства, и он – главный подозреваемый в нашем комплексном расследовании. У мистера Нунана есть источник в службе коронеров. Так вот оттуда он узнал, что напарник Клайна умер от передозировки, – а вы только посмотрите на него.
– Джим, надо завести протокол – на случай, если дело дойдет до суда.
– Диктуйте.
– Значит, так. Сейчас три часа сорок минут 19 ноября 1958 года. Присутствуют: я, специальный агент Уиллис Шипстед, со мной: специальные агенты Джеймс Хенстелл и Уильям Милнер. Мы находимся в здании федерального бюро расследований в центре города с лейтенантом Дэвидом Клайном из Полицейского управления Лос-Анджелеса. Час назад лейтенант Клайн был обнаружен в ступорозном состоянии на углу 77-й улицы и Централ-авеню в южной части города. Он был без сознания и в крайне неаккуратном виде. Мы доставили его сюда, чтобы убедиться, что он получит соответствующую медицинскую помощь.