Четвертая высота, стр. 40

В эту минуту из тамбура послышался нежный, чуть хрипловатый звук тростниковой дудочки.

— Кадыр идёт, — сказал Оленик. Девушки притихли.

Гуля молча поставила на откидной столик у окна баночку с мёдом.

Хабибулин вошёл в купе и сразу заметил мёд.

— У меня тоже мёд есть, — сказал он. — Ещё лучше пахнет. Сейчас принесу.

Его удержали:

— Раньше поиграй.

Кадыр сел, поднёс курай к губам, тщательно продул дырочки и заиграл. В вагоне снова раздались глуховатые, грустные звуки. Повеяло воздухом Башкирии, вольным простором её степей, степным ветром. Хабибулин играл задумчиво, неторопливо. Гуле вспомнились холмы, подёрнутые фиолетовой дымкой, широкая река Белая, которую башкиры называют Идэль или ласково — Агидэлькай, и город, стоящий на берегу Идэли, — город, где остались Ёжик и мама. Кадыр опустил дудочку.

— О чём эта песня? — спросил Оленик. — Со словами её поют?

— Поют. Кто что хочет, то и поёт. Каждый про своё.

— А ты про что играл? — спросила Гуля.

Кадыр задумался и, нахмурив брови, стал объяснять.

— Я так играл, — сказал он медленно и чуть-чуть застенчиво. — Есть река Ашкадар. Знаешь? Там гора Торатау. На склоне горы тростник растёт, курай. Вот как раз такой. Видишь? — Кадыр показал свою дудочку. — Срезал я тростник и курай себе сделал. Про это самое я играл: про реку Ашкадар, про гору Торатау, про курай, про то, как соловьи на нём поют, как ветер в курае свистит.

— Вот-вот, так я и думала, — сказала Гуля. — Ты очень понятно играешь!

У Кадыра блеснули зубы.

— А теперь что я играть буду? Слушай.

И он заиграл какую-то пронзительную, унылую и грозную песню.

— Это про войну, — сказала Гуля. Кадыр кивнул головой.

— Верно, — сказал он. — Такую песню наши батыры пели, когда воевать ходили.

Гуля тихонько запела, стараясь повторить эту странную, незнакомую степную мелодию.

— Хорошо, — сказал Кадыр, — совсем башкирская девушка.

Кадыр и Оленик ещё долго сидели в санитарном вагоне, ели хлеб с мёдом и говорили о покинутых родных местах и о войне.

Гуля рассказала, как она уходила из Киева, Ася — про свой уход из Минска. Кадыр молча слушал, а потом сказал:

— Пока глаза землю видят, драться будем!

НАКАНУНЕ БИТВЫ

К 9 мая 214-я стрелковая дивизия, войдя в состав Первой резервной армии, сосредоточилась в районе Тулы.

Недавно освобождённые от врага города и населенные пункты — Бобрик-Донской, Узловая — еще носили следы недавних боёв. Много домов было разбито, разрушено, сожжено. На пустынных полях валялось брошенное немецкое оружие — бронемашины, танки, миномёты, пушки. Там и тут виднелись ещё совсем свежие могилы.

На измождённых лицах женщин, стариков, даже детей отражался только что пережитый ужас войны.

Устроившись за длинным столом воинского клуба, Гуля писала письмо отцу.

Она подняла голову, взглянула на Пушкина, смотревшего с портрета. И ей вспомнились пламенные слова Лермонтова, обращённые к убийцам великого русского поэта:

Гуля глубоко вздохнула и снова взялась за перо:

Гуля опять задумалась. Столько уже накопилось такого, о чём хотелось бы рассказать! Но всего, конечно, в письме не напишешь. И она написала вкратце:

Дописав письмо, Гуля принялась разбирать на полках книжки рассказов, стихов, сборники песен с нотами. Нужно было подбирать программу выступлений для актёров, находить песни, которые можно было бы разучивать с бойцами. Дел, как всегда, было много, тем более что приближался торжественный день, к которому надо было подготовить большой концерт.

Приближался день вручения оружия.

До сих пор, находясь в Башкирии, будущие воины всю зиму обучались на макетах: винтовки, пулемёты, миномёты, орудия, радиостанция — всё это было сделано из дерева или фанеры руками самих бойцов. Учились упорно, в морозы и пургу, но оружия ещё у бойцов не было. И вот теперь дивизии предстояло получить оружие, сделанное руками рабочих и работниц тульских заводов.

Весь день шла разгрузка ящиков с оружием, а к вечеру тысячи людей — местных жителей — заполнили полукругом огромное поле.

И вот с высоких подмостков, построенных для концерта, Гуля смотрит, как проходит торжественный митинг.

Перед ней стоят два мальчугана. Одному десять лет, а другому — девять.

Ещё совсем недавно, когда дивизия только что прибыла в город, начальник разведывательного отряда штаба Шафик Фасахов привёл их в штаб и сказал:

— Сиротами остались. Что с ними делать будем?

Мальчики не стали дожидаться, пока в штабе решат, что с ними делать. Они жалобно протянули:

— Дяденьки, возьмите нас к себе! Дяденьки!..

— А как вас звать?

— Меня — Гриша, — первым ответил тот, что был поменьше, с веснушками на носу.

— А меня — Саша, — ответил другой, постарше, без веснушек, безбровый, с облупленным от загара носом. — Я, дяденька, шустрый! Я куда хотите могу сбегать! Хоть в разведку.

— И я тоже! — подхватил младший. — Я тоже больно какой шустрый! Я хитрый! Фашисты нипочём не узнают, кто мы такие.

И оба опять начали просить:

— Дяденьки, возьмите нас!

«Дяденьки» — офицеры штаба — весело засмеялись.

— А вы что — братья?

— Нет, товарищи.

— Ну что ж, возьмём товарищей? — предложил один из офицеров. — Доложим нашу просьбу командованию.

— Давайте доложим, — сказал Фасахов, тот самый офицер, который привёл мальчиков.

И вот Саша и Гриша, уже в полной военной форме, сшитой специально для них, в новеньких сапожках и в гимнастерочках, туго перепоясанных ремнями с медными пряжками, стоят и смотрят на парад.

…Зазвучали трубы военных оркестров. Начался парад войск, только что получивших оружие.

С волнением смотрела Гуля на эти совсем молодые, почти юные лица, на этих полных сил юношей, которым предстояло, может быть, отдать Родине самое дорогое — жизнь… И она понимала, что должен чувствовать сейчас каждый, кто получил сегодня оружие: защита Родины теперь в его руках. Рабочие руки своё дело сделали.

— Гуля, выступать скоро… — услышала она голос у себя за плечом.

— Я знаю, помню, — ответила она не оборачиваясь. Ей трудно было оторвать глаза от нескончаемых рядов воинов, дружно шагающих в такт духовой музыке.

«Кто из них вернётся к своим?» — невольно думала она.

И она ещё острее почувствовала, как важно словом, песней поднимать дух у бойцов.

Ей бы сейчас надо было убежать куда-нибудь, в тишине вспомнить, повторить всё, что ей предстояло читать и петь с эстрады, но хотелось смотреть ещё и ещё…

Началось самое интересное: показ учений с боевой стрельбой. В наступление двинулась рота. Настоящего противника впереди не было, но артиллерия, миномёты, пулемёты, поддерживая наступление, заговорили по-настоящему. Бухнули орудия, завыли, засвистели снаряды, мины, разрываясь как раз там, где находились мишени, обозначавшие противника.

— Глянь, глянь! — с восторгом кричали, толкая друг друга, Саша и Гриша. — Ух ты, здорово! Видишь, Гуля?

— Вижу, вижу, — говорила она, ласково поглаживая коротко остриженные головы мальчиков.

Зрители хлопали, радуясь меткому попаданию не меньше, чем Саша и Гриша. Всё вокруг ликовало и гудело, как на стадионе во время спортивного соревнования на мировое первенство.

Казалось, что зрители уже вволю насмотрелись всего и наслушались, но народ не расходился.

Гулю охватило волнение: не провалить бы концерт — ведь она ведёт программу!