Четвертая высота, стр. 28
Она летела всего несколько секунд, но эти секунды показались ей бесконечно длинными.
— Ой, как долго я летела! — сказала Гуля, высовываясь из воды и отфыркиваясь.
Олеся махала ей со ступеньки рукой.
— Если так у тебя пойдут дела, — сказала она, — то к Восьмому марта пойдёшь на разрядные соревнования.
Гуля закинула голову и взглянула наверх — на восьмиметровую вышку.
— А можно мне прыгнуть ещё разок? — спросила она.
— Хоть сто раз! — весело ответила Олеся. — Нынче разок, завтра — два, а потом и ещё девяносто восемь.
Гуля снова поднялась на восьмиметровую площадку и уже без всякого страха, словно у неё и на самом деле крылья выросли, легко оторвалась от дощатого помоста и прыгнула вниз, в прозрачную воду.
ФИЗИКА И КОНЦЕРТ ЛЕМЕШЕВА
Подошли экзамены.
Гуля отвезла в зазеленевший лес свою белку, проводила на вокзал маму, уехавшую в Сочи, и вернулась в опустевшую квартиру. С ней осталась Фрося.
— Ну, Фросенька, — сказала Гуля, — не сойду с этого места, пока не пройду всю физику.
И Гуля села за свой стол. Подперев голову руками, она углубилась в учебник. Комната была залита солнцем. Перед окном распустилась акация.
«Как сейчас хорошо на Днепре! — с тоской думала Гуля. — Взять бы байдарку и поплыть вниз по течению. А потом лечь на белый песок и смотреть в небо!»
Но это потом, после экзамена. А сейчас надо забыть обо всём на свете, кроме физики.
«Теплота»… Как назло, приходится повторять эту несчастную «теплоту», когда и так некуда деваться от жары.
Из кухни доносилась в это время протяжная украинская песня «Чому ж я не козаченько, що тебе я так люблю».
«И когда только Фрося успевает со всем управиться? — думала Гуля. — Не успеешь оглянуться — всё у неё готово, и она уже опять сидит себе и поёт своего „козаченька“. Вот бы мне у кого поучиться!»
И в самом деле: уже к девяти часам всё в квартире бывало прибрано, на вычищенной до блеска керосинке потихоньку варился обед, а Фрося с шитьём в руках сидела у окна и пела.
Пела она обычно так: начнёт песню и остановится на полуслове — то ей нужно нитку перекусить, то Гуле сказать что-нибудь, то подкрутить керосинку. А потом продолжает как ни в чём не бывало с того самого места, на котором остановилась. Гулю сердили эти остановки, и нередко из-за них выходили у неё с Фросей маленькие стычки. Так и сегодня. Фрося затянула свою излюбленную песню:
И остановилась. Гуля, прислушиваясь, ждала продолжения. Фрося молчала.
— Фросенька! — взмолилась Гуля. — Чего же ты замолчала?
— Гуленька, — донёсся из кухни притворно сердитый голос Фроси, — без репликив!
И Фрося опять запела:
Снова молчание.
— Фрося, спивай!
Но в эту самую минуту кто-то стукнул в дверь.
— Гулька! — крикнула Фрося. — Чуешь ты чи ни? Стукають в двери! А у мене керосинка гасне.
— Нехай стукають, — отозвалась из своей комнаты Гуля. — Мени учитись треба.
Они обе столкнулись у дверей и вдвоём отворили. В переднюю вошла Гулина одноклассница Надя, одна из самых нарядных и хорошеньких девочек в классе.
— Гулька, — сказала Надя, едва переводя дух, — бросай всё! Лемешев в Киеве! Мировой концерт. Есть два билета!
— Ты что, в уме? — спросила Гуля. — А физика?
— Физика подождёт. Неужели ты пожертвуешь Лемешевым ради несчастной физики?!
Гуля молчала.
— Я буду ночью учить «теплоту», — сказала Надя, вертясь перед зеркалом и поправляя локоны и складки платья.
Гуля смотрела на неё улыбаясь и чуть-чуть прищурившись.
— Сказать тебе, — спросила она, — какую эпиграмму сочинили на тебя в школе?
— На меня? Кто сочинил? Какую телеграмму?
— Не телеграмму, а эпиграмму. Вот слушай:
— Ты сама сочинила эту диаграмму! — сказала Надя и слегка покраснела.
— Да ты не обижайся, Надежда!
Но Надя и не думала обижаться — над ней в классе часто подтрунивали, и она к этому давно привыкла.
— Знаешь, Гулька, — сказала она, — я поменялась с одной нашей девчонкой: я дала ей Лемешева с папиросой, а она мне Лемешева в шляпе.
— Иди ты к аллаху со своей папиросой и шляпой! Человек, можно сказать, наконец образумился…
— Это ты-то человек, который образумился? — засмеялась Надя.
— Я не шучу, Надька, — серьёзно сказала Гуля. — Ты же знаешь, мне недолго сорваться, особенно если такой концерт. Приходится держать себя во как! Думаешь, мне приятно париться? Но ведь осталось ещё добрых пятьдесят страниц. Видишь?
— Да ведь ты ж в году их учила.
— Мало ли что! И ты ведь учила, а, наверно, ничего не помнишь.
— Ни черта не помню! — сказала Надя, искоса поглядывая в зеркало.
— Что ж хорошего? Провалишься на экзамене.
Надя только пожала плечами.
— Ты, Гулька, вечно чего-то невозможного требуешь и от себя и от других. Ну, насильно в рай не тянут. Сиди зубри!
И, чмокнув Гулю в щёку, Надя убежала.
Не успела закрыться за ней дверь, как раздался телефонный звонок.
Застенчивый мальчишеский голос звал Гулю на Днепр — кататься на лодке.
— Не могу же! Занята я! Отстаньте от меня все! — крикнула со слезами в голосе Гуля и, положив трубку, накрыла телефон диванной подушкой. — Не подойду больше, хоть тресни! — сказала она и пошла к своему столу, заваленному книгами.
До вечера просидела она над физикой, не вставая. А после ужина сказала Фросе:
— Эх, Фросенька, кабы ты знала, какой я концерт пропустила… Спой хоть ты мне вместо Лемешева!
И Фрося затянула своего «козаченька», на этот раз без перерывов.
ДЯДЯ ОПАНАС И НАДЯ
Светало. Небо было прозрачное и чистое, и на нём ясно вырисовывались ветви акаций.
Сколько таких ранних рассветов успела встретить Гуля за время своей подготовки к экзаменам!
Обливаясь холодной водой в ванной комнате, Гуля думала:
«Теперь было бы уж совсем позорно сдать не на „отлично“, когда я комсомолка. Как я им всем в глаза посмотрю?.. Ух, страшно!»
От холодной воды и волнения Гулю стало трясти как в лихорадке. Она принялась быстро вытираться мохнатым полотенцем.
«А дрожать как осиновый лист тоже, конечно, глупо. С восьмиметровой вышки прыгнула — и ничего, уцелела. Ну, а на экзамене, что бы там ни вышло, голова, во всяком случае, останется на плечах. Хоть и пустая, какая ни на есть, а голова…»
Гуля быстро сделала несколько гимнастических упражнений, оделась, поела на кухне и вышла из дому.
Фрося проводила её до порога и долго ещё стояла на площадке лестницы, глядя через перила вниз.
На тихих, прохладных улицах ещё не было ни души. Одни только дворники в белых фартуках мели тротуары.
«И виду никому не покажу, что сдрейфила немножко, — думала Гуля, бодро шагая по улице. — Вот сделаю такое лицо, и никто не догадается, что на экзамен иду. А всё-таки счастливые дворники, что им не надо сдавать физику!..»
И она взялась за ручку школьной двери.
В конце длинного коридора у маленького столика сидел, подперев ладонями сизые старческие щёки, школьный сторож дядя Опанас. Старик дремал.
Услышав шаги, он вскинул голову.
— А, пташка ранняя! — улыбнулся он Гуле.
— Здравствуйте, голубчик, дядя Опанас, — сказала Гуля и присела на подоконник. — Какие дни чудесные стоят! А из-за этих экзаменов сидишь и паришься в душной комнате. Тут бы на Днепр поехать…
Старик кивнул головой.
— Ничего. Ще богато буде ясных днив. Днипро никуды не динеться.