Четвертая высота, стр. 15
«Эх, показала бы я теперь на киносъёмке, как надо брать препятствия! — думала Гуля, вспоминая, сколько огорчений доставил ей её первый барьер. — Показала бы высшую школу верховой езды!»
Из-за этой «высшей школы верховой езды» Гуле пришлось однажды схитрить. Она убежала потихоньку с тихого часа, и тихий час превратился у неё в самый живой из всех часов дня.
Но тут встретилась неожиданная помеха. Мамлякат заметила её таинственную отлучку и решительно отказалась отдыхать, когда другие не отдыхают. Она тоже не была любительницей тихого часа.
Это смутило Гулю. Особенно когда последовали её примеру ещё две девочки и не захотели ложиться спать днём. Но не отказываться же из-за этого от великолепной прогулки верхом по горам!
И вот Гуля придумала выход из затруднительного положения. Вместе со всеми ребятами она послушно улеглась в постель. А когда её соседки заснули, она тихонько встала и на цыпочках прокралась к дверям, за которыми сияло ослепительное южное солнце.
На беговой дорожке Верхнего парка её поджидал Барасби Хамгоков. Он сидел верхом на гнедой лошади и держал на поводу другую лошадку, чуть посветлее мастью.
Вся золотая на солнце, лошадка нетерпеливо переступала копытами и, вытянув шею, будто шептала что-то на ухо лошади Барасби.
Гуля вскочила в седло, с горделивой радостью сознавая, что теперь это уже не стоило ей никаких усилий.
Барасби, не сказав ни слова, тронул поводья, и они поскакали по беговой дорожке, а потом выехали за ограду парка на горную тропинку.
Лёгкий ветерок, вея прохладой, нёс им навстречу пряный запах чабреца. Справа, за глубоким, тёмным обрывом, синел, блестя как сталь, залив Чёрного моря. Слева высились крутые скалы, поросшие мхом.
— Надо пораньше вернуться в лагерь, — сказала Гуля, сдерживая свою лошадку на узенькой тропинке. — Если заметят, что мы удрали с тихого часа, нам несдобровать.
И, прежде чем внизу раздались звуки фанфар, ребята успели примчаться домой. Поставив лошадей на место, они пробрались в свои домики, которые здесь, в Артеке, назывались «палатками». Гуля незаметно юркнула в постель.
Мамлякат лежала рядом с закрытыми глазами и ровно дышала.
«Вот хорошо! — подумала Гуля. — Никто ничего не заметил. Сошло!»
Но вдруг на лице спящей Мамлякат появилась лукавая улыбка.
— Какой я сон видела! — сказала она, потягиваясь.
— Какой? — спросила Гуля шёпотом, чтобы не будить соседей.
— Такой сон видела… как будто все ребята спят, а ты с Барасби верхом ездишь… Нехороший сон, нечестный.
— Откуда же ты это знаешь? А, Мамлякат?
— А так и знаю. Ты встала, и я встала. Ты в парк, и я в парк. А потом ты поехала, а я тебе рукой помахала и назад пошла.
— Мамлякат! Дорогая! Это я в последний раз. В самый последний. Я ведь сама знаю, что это нехорошо. Но ты понимаешь, мне так нужно научиться ездить верхом! Так нужно! А когда? Всё время у нас расписано — завтрак, обед, линейка, купанье, лодка, экскурсия, костёр… А дома и совсем некогда.
— А зачем меня обманула? — с горькой обидой спросила Мамлякат.
— Вот это и в самом деле плохо! — сказала Гуля, почувствовав свою вину. — Я не люблю обманывать… И не буду! Ни тебя, ни вожатых, никого! Ты мне веришь, Мамлякат?
— Верю, верю, — сказала Мамлякат. — Не сердись на меня… И на себя тоже не сердись!
И она потрепала Гулю по щеке.
В ЛЕСУ АЮ-ДАГА
Дни летели один быстрее другого.
Вокруг были чудесные новые места и чудесные новые друзья.
Вместе со всеми ребятами Гуля купалась в море, играла на площадке в волейбол, в теннис на теннисном корте, собирала камни на морском берегу, ловила для лагерного музея сачками бабочек. Бабочки здесь были удивительные — крупные, ширококрылые и такой окраски, которую нарочно ни за что не придумаешь: чёрные с золотой пылью, белые с голубой каймой, оранжевые с тёмно-синими пятнами, похожими на глазки павлиньих перьев.
Гуля и Барасби поймали самых красивых. Они оба очень быстро бегали и ловко работали сачками.
Спустя несколько дней, когда Гуля и её товарищи собрались после чая на веранде лагерного клуба, туда вошёл старший вожатый Лёва.
— Завтра с утра, — сказал он, — мы с вами пойдём в поход — на вершину Аю-Дага.
Лагерный клуб помещался в лёгком белом домике, со всех сторон окружённом открытой верандой. Тремя сторонами веранда выходила в парк, а четвёртой стороной — прямо в море. Здесь всегда было свежо и шумно — ветер похлопывал холщовыми занавесями, как парусами.
В самом домике стояли шкафы с книгами и стеклянные витрины с камнями, жуками, бабочками, ящерицами и водорослями. Но здесь ребята почти никогда не собирались. Настоящий клуб был на веранде. За белыми столиками у самых перил ребята играли в шахматы, читали, разрисовывали стенгазету. Если в море поднималась волна, столики то и дело приходилось вытирать полотенцем, а стенные газеты уносить на ту сторону веранды, которая выходила в парк.
Ребята разом вскочили на ноги и окружили Лёву.
— Завтра в шесть часов утра, — продолжал он, — мы встаём.
И он объяснил ребятам, как нужно готовиться к походу. А потом все врассыпную бросились к своим палаткам собирать рюкзаки и всё, что нужно для путешествия.
Наутро четвёртый отряд вместе с начальником похода Лёвой и отрядной вожатой Соней двинулся в путь.
К вечеру путники дошли до вершины Аю-Дага. Ребята натянули брезентовые палатки, развели костёр, и дежурные принялись готовить ужин.
Ночь была безлунная, чёрная, тихая.
Костёр понемногу разгорался, и огонь полз во все стороны. На секунду он прятался в чёрном дыму, а потом опять с треском выбивался наружу и взлетал вверх высокими пылающими фонтанами. Искры летали над поляной, точно красные мошки.
Было тихо. И вдруг где-то рядом робко заговорила маленькая сова-зорька. Жалобно, спросонья, она будто о чём-то спрашивала.
— Что это она говорит? — спросила Мамлякат.
— Она спрашивает: «Сплю? Сплю?» — сказала Гуля. — А ей никто не отвечает.
— Нет! — отозвался Барасби. — Она другое говорит.
— А что? — сразу обернулись к нему Мамлякат и Гуля.
— Она говорит: «Кукунау». Кошка говорит «нау», а эта птица — «кукунау».
— Нет, кошка говорит «мяу», — заметил кто-то из ребят.
— А у нас кошки говорят «нау», — сказал Барасби.
Снова все умолкли. Но зато громче затрещали, разгораясь, ветки, выше взметнулось пламя костра, озаряя лица ребят и белеющие поодаль палатки. Теперь по всей полянке стало светло от огня.
Но чем светлее становилось вокруг костра, тем гуще окутывал мрак высокую, плотную стену густого леса, подступившего к поляне.
Ребята с невольной тревогой оглядывались на этот чёрный-чёрный лес, и всем им хотелось ещё плотнее подсесть друг к другу, поближе к огню.
— Наверное, страшно ночью там в лесу, — сказала тихонько одна из девочек.
— Кому страшно, а кому и нет, — отозвался лихой мальчишеский голос. — А кто-нибудь пошёл бы в лес один? — спросил тот же голос после минутного молчания.
Никто ему не ответил.
— Можно мне пойти? — вдруг спросила Гуля, вскакивая. — Можно?
В глазах её отразились отблески огня.
— Зачем? Храбрость показать? — спросил Лёва.
— Нет, не потому, — сказала Гуля. — Просто хочется себя испытать.
— Нет, Гуля! — твёрдо сказал Лёва. — Это невозможно. Ваша смена всего несколько дней как приехала, и вы совсем не знаете здешних мест. В этом лесу есть непроходимые заросли, колючие, злые травы и кустарники. Иглица, например.
— А ещё есть держидерево, — добавила вожатая Соня, маленькая, тоненькая девушка, похожая на девочку.
— Да, да! — подхватил Лёва. — У этого дерева ветки как лапы. А на лапах — пальцы, загнутые, точно когти. Но самый злой хищник — жгитрава, колючий молочай. Жгитрава и царапает, и режет, и жжёт. Да ещё выделяет ядовитый сок.
— А что будет, если дотронешься до жгитравы? Обожжёшься?