Камни Фатимы, стр. 17
V
Выздоровление Мирват было пышно отпраздновано. На протяжении трех дней крыши дворца и домов Бухары были украшены зелеными флагами. На окнах висели гирлянды из цветов. По вечерам струи фонтанов переливались в разноцветной подсветке, а со стен башен, окружающих дворец, дождем сыпались цветы и монеты.
Над городом раздавались голоса муэдзинов, благодарящих Аллаха за выздоровление Мирват и величие эмира.
Но чем больше радовались люди в Бухаре неожиданному выздоровлению Мирват, тем больше их интересовал способ исцеления. Со всех сторон на Мирват сыпались вопросы. Каждый желал знать, как Али аль-Хусейн спас ее, при помощи каких медикаментов и лекарских приемов. Но Мирват стоически молчала. Али аль-Хусейн также избегал огласки. В благодарность за спасение Мирват он получил от эмира поместье близ Бухары. То была плодородная земля с протяженными фруктовыми и овощными плантациями и великолепным домом. И Али даже мысли не допускал, чтобы лишиться и этой награды, и своей славы.
Беатриче, напротив, рассматривала эти события беспристрастно и с юмором. Никому не пришло в голову спросить ее, и ей не нужно было называть вещи своими именами. Наоборот, она находила все происходящее занимательным. Во время ежедневных занятий арабским языком Мирват рассказывала о самых последних слухах и сплетнях, которые носились по дворцу.
Спустя несколько недель Беатриче и сама уже понимала то, о чем говорят окружающие. Эти разговоры она могла подслушать с галереи гарема через резные решетки, не боясь разоблачения. Мужчины с глубоким уважением и почтением отзывались о необычных способностях Али аль-Хусейна. Они предполагали, что он использовал индийское искусство исцеления и специальные лекарства из Египта вкупе с загадочными абиссинскими ритуалами. Некоторые, правда, говорили о волшебстве, но очень тихо, прикрыв рукой рот, чтобы не обидеть столь могущественного и уважаемого господина, как Али аль-Хусейн. На это не отваживались даже приближенные эмира. Всякий раз, когда Беатриче слышала об этих диких предположениях, она еле сдерживала смех. Ах эти простофили! Что бы они подумали, узнав, кто в действительности спас жизнь Мирват? Наверное, их хватил бы апоплексический удар!
Хотя, в принципе, она могла предположить, что кое-где и кое-кто знает правду. Как всегда говорила Мирват: «Во дворце крыша имеет глаза, стены – уши, а ковры – уста».
Поначалу Беатриче не воспринимала эти слова всерьез. Но когда Нирман, личная служанка Мирват, пришла к ней, чтобы та осмотрела рану на пальце, она задумалась. Тайно ночью при свете масляной лампы Беатриче обрезала края ранки, промыла ее горячей водой и продезинфицировала ароматическим маслом, смочив им простерилизованную в горячей воде тряпицу.
Беатриче все время была вынуждена импровизировать. Она объяснила Нирман, что следует два дня поберечь руку, если она не хочет, чтобы инфекция снова попала в рану. Ей показалось, что Нирман не очень хорошо поняла ее, потому что, как большинство служанок, не владела латинским языком. Однако через два дня ранка стала затягиваться и служанка снова могла выполнять свои обязанности, а спустя еще день Беатриче сняла повязку с пальца.
С этого момента все женщины гарема желали встречи с Беатриче. Сначала они приходили тайно, поздним вечером или в сопровождении многочисленных подруг, будто испытывали страх перед чужеземкой с Севера. Но потом их страх исчез. Женщины приходили с жалобами на боли в животе, горле и в суставах. Их было так много, что она невольно вспомнила о своей работе в приемном покое больницы. Здесь, в гареме, она была и хирургом, и гинекологом, и педиатром, да еще при полном отсутствии каких-либо вспомогательных средств.
Однажды, спустя два месяца после исцеления Мирват, Беатриче разбудил громкий стук в дверь. Удивленная, она села в постели. Было раннее утро. На небе еще виднелись звезды и серп луны. Кто мог помешать ее сну? Стук в дверь становился все нетерпеливее.
– Уже иду! – крикнула Беатриче и, выскользнув из кровати, открыла дверь.
– Ну и дела! Я уже думала, что до самого утра буду тут торчать!
Не в состоянии произнести ни слова, Беатриче уставилась на пожилую женщину, которая, опираясь на палку из полированного эбенового дерева, прошлепала мимо нее в комнату. То была Зекирех, мать самого эмира. Казалось, во дворце не существовало человека, который бы не дрожал перед ней. Даже Мирват не осмеливалась ей перечить.
– Приветствую тебя, Зекирех, да будет мир с тобой! – сказала Беатриче и вежливо поклонилась госпоже, поблагодарив в душе Мирват за науку. Наряду с арабским языком она обучала ее обычаям и нравам арабов, а также дворцовому этикету. – Что привело вас ко мне в столь неурочный час?
Зекирех не ответила, хотя Беатриче осознавала, что бабка не только слышала ее, но и поняла. Но такова была Зекирех. Того, кто не подчинялся беспрекословно ее воле, она в лучшем случае игнорировала.
Беатриче молча наблюдала за тем, как старуха, прихрамывая, ходила по комнате, внимательно осматривая мебель и одежду. Она даже сорвала простыню с постели, будто предполагала обнаружить там секретные документы, которые могли бы разоблачить ее в шпионской деятельности. Потом, спотыкаясь, подошла к Беатриче и оценивающе окинула ее своим строгим взглядом.
– Для дикарки ты выглядишь весьма прилично, – наконец произнесла она, и Беатриче сочла это за комплимент. Она не хотела давать Зекирех возможность спровоцировать себя.
– Благодарю тебя, – ответила с улыбкой Беатриче и поклонилась вновь. – Но ведь ты проделала столь долгий путь перед утренней молитвой не для того, чтобы сказать мне об этом?
Зекирех отвернулась.
– Не теряй понапрасну времени! – Нервничая, старуха ударила по полу палкой. – Говорят, что ты немного владеешь искусством врачевания. Это правда?
Беатриче кивнула:
– Верно. На своей родине я была врачом.
– Врач. Так. – Зекирех просверлила ее взглядом своих желтых глаз. Этот необычный цвет придавал ее лицу почти дьявольское выражение. Беатриче представила, как под этим пристальным взглядом люди испытывали дикий страх. – Почему я обязана верить тебе?