Маски, стр. 33

Протягивая клок бороды над салфеткой:

«В Ньюкестле (до Бергена были) – с доктёр-эслеттр [84], Поль д'Ареньяк», – и свой локоть высоко подняв, волосинку катал и «за куссск а» разглядывал:

О, мэтр политики, доктёр-эс-леттр д'Ареньяк мадемуазель де-Лебрейль говорил – о нем: точно.

В беседу вмешался профессор Душуприй: Белград.

– Наступательный патриотизм, развиваемый вами, заслуживает порицания.

И – кисти рук, быстро поднятых четким расставом локтей, ущипнули пенсне и взнесли на горбину дерглявого носа Душуприя.

– Сэрт, – он рассклабился.

– Метрика, карточка, корреспондентский билет, – все в порядке; но главное: с милитаризмом боритесь, – напутствовал друг, доктор Нордэн, известнейший публицистический – что? – псевдоним математика, доктора фон Пшор-ра-Доннера из-под Упсалы, который с геометром Рэсселем, с другом своим, отсидевшим тюрьму социал-пассифистом, и с ним, Домардэном! И пальцами – дрр-дрр – за мир!

– Как в Ньюкестле вы – против? В Торнео же – за?

И профессор Душуприй нос ткнул в потолок (и означалась лысина: взлизы за лоб).

– Это – кровь публициста… – старалась мадам Эломёлло.

– Весьма темпераментно, – сухо отрезал профессор Душуприй: и носом – в бифштекс: с потолка.

Видно, перехватил, потому что Боргстром, швед, от шоккинга – в кекс:

И Друа-Домардэн – подавился: бифштексом.

«Пелль-Мелль»-мэтр-д'отель:

– О, моесье Домардэну пассэ [85]: перцу, хрену!

Он задержь заметил в «Пелль-Меллье» отеле? войдет, – и профессор Душуприй, словак, – нос в тарелку; выходит, – а в спину, как блохи, словечки: горело лицо; и хотелось хвататься за губы; как… как… диффамация.

Чья?

Этот – не тот

Из портьеры ударами пяток, защелкавших, точно бичи о паркет, как хронометр, с попыткой бежит головою, – биткою, – к столу, – неприятный субъект, – тот, который еще с парохода показывал, что Домардэна и нет перед ним, что он – воздух; не бросив поклона, – свиную щетину волос опрокинул в тарелку: разжевывать красное мясо, чтобы тонус тупого молчания длить и показывать ухо и мощную шею с надутыми жилами.

Психики нет: никакой!

– Ки эс донк? [86]

– Амплуайэ дю [87], – мадам Эломелло ему, – женераль Булдукофф.

– Жоффр! [88]

То «Пелль-Мелль» метр-д'отель, прибежавший на помощь с бутылкой боржома, – с банальнейшим:

– Ж'оффр!

И в удесятеренном усилии что-то понять, что-то выпрямить фейерверк вырыгнул громких блистательных очень острот, вызывавших восторги в Париже, – острот, относившихся явно к желанью ввести в разговор и «его» – к Долобобко!

Но красный квадрат пожирал свое красное мясо: с посапом; он – не отзывался.

Вдруг корпус сломав, – головой, как биткою, – к Стосоцо, поднес он свои – три —

– морщинки.

Болбошил по-аглицки: в гул голосов.

– Сослепецкий…

– Хрустальном…

– Хрустнет…

Друа-Домардэн не расслышал, ломаясь в куверт, чтоб в салфетку разжамканный рот:

– О – тро фор: сэрт… [89] О, о!

Это – хрен с осетриной?

Лакей из-за плеч: углом блюда:

– Десерт…

Три морщинки пошли от стола, волоча за собой два очка, волоча за собой Домардэна – в курительную.

Если лондонский этот – московский, им виданный «тот» – он, объятый жеглом, – силуэт из бумаги, сморш красно-коричневый, черно-лиловый, качаемый – пламенем!

Руку закинув за фалду, другою схватясь за конец бороды, меж Стосоцо и Сердиллианцевым, мимо стола, отражаяся в зеркале, червеобразный, глиссандо, – вырезнул, чтобы – «его», чтоб – «ему», – собираясь упасть, —

– в пасть!

– Пардон, – но мне кажется, что мы… до Бергена… вместе…: Друа-Домардэн, пюблиссист!

– О, бьенсгор!

У Друа-Домардэна так даже платок из рук выпал; угодливо корпус сломав, чтоб платочек поднять, – «этот» подал платочек с подшарком:

– Велес-Непещевич.

И пяткой, как плеткою, – по полу, лопнув в него анекдотом: такая бомбарда!

И пели в соседнем салоне: «Я стражду… Я жажду… Душа истомилась в разлуке» – романс: композитора Глинки.

Я стражду, я жажду

С тех пор зачастил ежедневно Велес-Непещевич к нему: подминать под себя разговор.

Домардэн черно-бронзовою бородою морочил: свои комплименты расслащивал, пятясь.

Велес-Непещевич тащил его в «Бар».

Он – показывал:

– «Жоржинька Вильнев: из Вильны… Смотрите: подмахивает, точно хвостиком: вильна какая: попахивает!

Представлял:

– Познакомьтеся: Эмма Экзема… Подруга моя!

– Адвокат Перековский…

Присвинивал (в сторону):

– Выудил сумму у Юдина, спёр у Четисова честь: настоящий перун… Так что дама с пером появилась при ем, – Зоя Ивис…

– Да я… повезу: покажу…

Домардэн, – сухопарый, поджарый, но червеобразный какой-то, – с извилистым дергом, с развинченным дергом, как вскочит, раз пойманный, в сени теней – скрыть лицо, потому что:

– Вы были в Москве?!

– Я? Ни разу.

– Сказали, – на Сретенке: стало быть, – были…

В лоб – лбом: хохотали морщинки, – три:

– О, публицист, как публичный мужчина, – инкогнито, в личных делах.

Домардэн же, прожескнув очками:

– Тупица он? Что негодяй, – несомненно; и – ищет чего-то; что липнет, как пьявка, – понятно: Друа-Домардэн, все же, – имя.

Из тени, расклабясь, сластил комплиментами.

Шаркали вместе, – с попышкой, – по дням; все Велес-Непещевич, вбегая, блошливые щелочки скашивал, шлепал губой, кровожаждал, —

– кого?

Коновал: жеребцов переклал.

Это длилось до вечера у Тигроватко.

Друа-Домардэн с того вечера стал не таким, каким выглядел он из «Пелль-Мелля»: не милочку, – психику, – а околевшую психу с колом, в нее вбитым мохнатою лапой, сложили пред этим подобием «я».

Посмотрите-ка: рыжею искрой хохочет над черепом смятый парик; точно схваченный лапою угорь, кисть левая бьется; а голос – глухой, как из бочки:

– О, – душно мне!

____________________

Репертуар завершился: под занавес; вот оно, вот: привели к нему Вия! В сечение всех убеганий от всех беспокойных погонь, как в огонь, как под вызовы, – встал: обезъяченною обезьяною.

– Браво!

Брр!

Штрих, —

– и —

ничто это опытной лапой в ничто абсолютное выльется.

____________________

Фош, навязавший поездку, уже это знал: приговор к удушенью подписывался в «Министэр Милитэр», может быть, в те минуты, когда с ситуаиэн Ситроэн в «ситроене» по Шан з'Элизэ он летел; был технический спор: и —

– Россия, Америка, —

Франция, Англия, —

– не уступали друг другу приятнейшей части: клопа жечь.

Он понял, как странно устал и как он вожделеет: не быть. Проходили – неделя, другая. Не шли, – те, кому он протянет свои – две – руки, чтоб браслеты – две – сжали их: цап!

____________________

Удар пятки по полу, как плетка: Велес-Непещевич.

– Как?…

– Без парика?

Но в ответ, как из бочки:

– О, – скоро ли?

И дипломат, и чиновникоособенных их поручений, – Велес-Непещевич, старательно смазал и тут:

– Скоро, скоро… В анкете написано, что Михаил Малакаки, отец ваш, скончался в Афинах.

И, выждав:

– Он умер в России, – бездетным, вас усыновив. И – не Малакаки он: вы бы исправили.

Пяткой:

– Формальность…

С невинностью ангела.

– Виза готова.

– Какая? Куда?

– Как куда?… К Алексееву… В царскую Ставку поедете! Ставки проиграны перед Ньюкестлем, когда он садился в Харонову лодку, на борт тепловоза, «Юпитера», – с «этим», с Хароном своим.