Лед Бомбея, стр. 55

1

Кажется, я проснулась от стука павлиньего хвоста, а может быть, меня разбудили солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях. Откуда-то из глубины дома до меня доносились приглушенные голоса.

Вскоре появилась босоногая женщина с чашкой чая и запиской от Ашока:

«Мне очень жаль, что, когда ты проснешься, меня не будет рядом, но, к сожалению, у меня на утро назначена встреча. Надеюсь, что чай с черным кардамоном окажется хорошим средством от головной боли и неприятных воспоминаний. Нам нужно обсудить кое-какие результаты вчерашних событий».

Я умылась и пошла через сад к дороге, вновь услыхав мелодию флейты заклинателя змей. Я вспомнила историю, которую рассказала Ашоку накануне вечером, и то, о чем я умолчала, как однажды наш садовник застал меня на веранде созерцающей кобру, что приползла из затопленного водой сада к нам в дом в поисках более сухого и безопасного жилища. Мы оба, змея и я, ритмически раскачивались в странном гипнотическом танце, зачарованные друг другом. Это была длинная змея с мускулистым и толстым телом, и я сразу же вспомнила ее – по прошлому году. После того как садовник убил кобру, я попросила у него кусочек ее скелета. Он стоит у меня на каминной полке в Лондоне, длинная изогнутая цепь позвонков, память о том, навсегда ушедшем в прошлое саде.

К полудню я возвратилась в отель и обнаружила, что сестра оставила мне несколько сообщений. Когда я позвонила ей голос ее звучал напряженно и нервно.

– Где ты, Роз? Я так беспокоилась!

– Ты слышала о том, что произошло у Калеба Мистри?

– Именно поэтому я и звоню. Проспер рассказал мне все, что ты ему говорила прошлым вечером, и после этого я позвонила Калебу...

Я прервала ее:

– Миранда, вы с Проспером говорили о том, чтобы отправиться со мной в длительное путешествие по Индии после рождения ребенка?

– Да, – ответила она, в ее голосе чувствовалось удивление по поводу того, что я сменила тему, – сегодня утром. А что?

– Только сегодня утром? Не раньше? Я просто удивилась, что ты не упомянула об этом в «Брич-Кэнди», если между вами был такой разговор и раньше.

– Нет, мы впервые заговорили об этом только сегодня утром. Он сказал, что нам всем такая поездка не помешает после очень сложного года. А что? – Наступила одна из тех длинных пауз, которую можно истолковать сотней разных способов. И затем... – Проспер и Калеб оба сказали мне, что тебя все еще занимает эта история с хиджрой.

– А Проспер не рассказал тебе об одном очаровательном госте, который был у него вчера вечером?

– Я не знаю человека, заходившего к нему вчера, – поспешно ответила мне Миранда, – но Проспер говорит, что это какой-то клиент, который был... который готов вложить деньги в съемки «Бури».

– Если Проспер действительно черпает деньги из подобных источников, я не удивляюсь тому, что тебя мучают кошмары.

– Проспер не может его нигде найти. Он как будто бесследно исчез.

– Ах, как будет его недоставать этому процветающему мегаполису!

– Проспер очень волнуется. Это может означать потерю студии и возможности продолжать съемки.

– Я весьма ему сочувствую. Однако прости меня, Миранда, но я все-таки предпочитаю простых головорезов, которые не знакомят тебя со своими психоаналитиками перед тем, как убить. Мне милей какой-нибудь старый, честный психопат.

– Неужели все, что ты сейчас говоришь, относится к Просперу?

Мне было трудно приспособиться к ее стилю.

– А разве он не тот самый женоубийца, о котором ты писала мне, Миранда?

– Мне не следовало этого делать.

– Но почему же тогда ты это сделала?

– Я не знаю. У меня тогда совсем не было друзей, никого, кому я могла бы рассказать об этом. В основном друзья Проспера... И потом, ты же не отвечала мне на протяжении нескольких недель. И к тому времени, когда ты приехала, я поняла, что это была ошибка.

– А что, если я найду доказательства?

– Доказательства чего?

– Доказательства того, что он убил свою первую жену или по крайней мере несет ответственность за ее гибель.

– Я не хочу никаких доказательств. Проспер – мой муж. Он будет отцом моего ребенка.

И вновь некоторое время мы слушали молчание друг друга. И я с удивлением размышляла над странной формой, в которую она облекла слова о ребенке. Сделала она это намеренно или случайно? Или это снова странности моей придирчивой интерпретации?

– Если ты любишь меня, если тебя интересует мое благополучие, Роз, ты должна прекратить.

У меня был готовый ответ: держись подальше, Миранда. Я могла бы провести черту между нами. Но я не стала этого делать.

– Когда дело идет об убийстве, Миранда, прошедшего времени не существует. Убийца навсегда остается убийцей. Преступление требует воздаяния. Даже если это самоубийство. Я знаю, что брак – на десять процентов обещание, а на девяносто компромисс, но убийство – это компромисс на все сто процентов, компромисс с самым темным, самым дьявольским, что есть в твоей душе. – Я подумала: не разучилась ли Миранда вообще быть искренней? – Если я найду доказательства...

Она резко оборвала меня:

– Я больше не могу все это слушать. – В голосе сестры появилось то хрипловатое напряжение, которое бывает у человека на грани истерики. – Наверное, следует... подождать, пока у нас будет возможность снова побеседовать с глазу на глаз.

– С тех пор как я приехала сюда, мы встречались только один раз.

– Возможно, нам обеим нужно время, чтобы все хорошенько обдумать.

– Что обдумать? Твоего мужа и его...

Она вновь прервала меня:

– О, я совсем не так представляла себе нашу встречу. Твое возвращение. Мне очень жаль, Розалинда, мне действительно очень жаль. – И повесила трубку.

В окна моего гостиничного номера всматривались глаза киногероя с афиши, темные картонные очи на громадном лице пурпурного цвета. Парень что надо, такой, что без малейших затруднений справился бы ситуацией. Для него это было бы раз плюнуть. Надо только хорошенько вчитаться в сценарий.

В сценарной характеристике образа положительной индийской девушки первыми словами, как правило, идут «верность семье». Каковая включает и свояков. Я бросила взгляд на телефон, этот изощренный инструмент пыток, и задумалась, а не стоит ли мне снова набрать номер Миранды. Извиниться, пообещать впредь в своих разговорах с ней затрагивать только самые безобидные темы: покупки, детей, счастье материнства. А может быть, сразу же начать с монолога о наслаждении, получаемом нами от составления букетов или занятий макраме.

В блокноте рядом с ее телефоном был нацарапан номер телефона «Общества Тилака», который раздобыл Рэм. Я подняла трубку и позвонила человеку по имени Джей.

Кто может с абсолютной уверенностью сказать, в чем заключается его дхарма или что нужно для того, чтобы создать семью? Шесть месяцев в теплую пору года, когда тебе всего каких-нибудь тринадцать лет? Или всего одна неделя? Или один мимолетный взгляд на почти неотличимую от тени худенькую фигурку Сами, лишь наполовину завершенную, так же, как и те фигуры, что он когда-то нарисовал на стене у Бины? До этого дня я представляла себе сестру как некий мостик к лучшим временам в истории моей семьи. Теперь я поняла, что у этого мостика таможенная застава, и теперь я была совсем не уверена в том, что мне хочется платить за вход.

Джей не сообщил мне почти ничего нового относительно отрывков из «Рамаяны», исполнявшихся в ночь убийства Сами. Он сказал только, что это представление с танцами, в котором принимали участие странствующие актеры, количество которых то возрастало, то уменьшалось, точно прилив и отлив.

– Иногда они бывают заняты на съемках, а иногда участвуют в фестивалях подобного рода, – сказал он, – и большинство известны только под своими сценическими псевдонимами.

Найти список спонсоров «Общества Тилака» оказалось гораздо легче: они были опубликованы в ежегодном докладе Общества. Около тридцати имен, от Анвара и Бхата до Вивекананды. Слушая эту перекличку самых разных имен, национальностей и религий, я всматривалась в окно. Там, где должен был быть горизонт, море и небо сливались в один плотный серый ковер, цветом напоминавший рубероид.