Коко Шанель, стр. 54

– Мадам, а у нас в Париже зрители ждут танцовщиков, ибо те предъявляют в свое оправдание талант!

Однако во время спектакля спутница Шанель оказалась во власти стольких воспоминаний, нахлынувших на нее разом, что от волнения она была не в состоянии все это вынести. Мися шепнула на ухо Коко: «Поедемте скорей, я больше не могу…» Габриель стала извиняться – ведь ей ничего не оставалось, как проводить подругу. Но, видно, до самого смертного часа их нью-йоркская подруга будет убеждена, что высший шик по-парижски – это приехать на спектакль точь-в-точь к началу, а покинуть зрительный зал задолго до конца…

Само собой разумеется, Габриель не могла обойти стороной квартал в деловой части Нью-Йорка, аналогичный парижскому Сантье – там, где продают одежду и ткани. Но в первую очередь ее интересовали магазины, где продавались копии ее творений, а именно: «Сакс», «Лорд энд Тейлор», «Маси'з», «Блумингдейл». Излишне объяснять, что кроились они отнюдь не из тех тканей, что на рю Камбон. Габриель узнала, что после нескольких месяцев экспонирования они будут проданы за несколько долларов у Клейна, на Юнион-сквер. Там, в огромных залах, увешанных зеркалами, толпятся сотни женщин, выбирая и примеряя – на принципах самообслужи-вания – бесчисленные платья под присмотром нескольких служащих. И всюду развешаны таблички на всех языках, какие только встретишь в Нью-Йорке – от польского до идиш:

«Не пытайтесь воровать. Наши детективы работают повсюду».

Или такое:

«Прицеплять жевательную резинку к умывальной раковине строго воспрещается!»

Но Габриель отнюдь не видела ничего неуместного в том, чтобы ее платья продавались вот так – и в этом было ее радикальное отличие от своих подруг по ремеслу. Она была противницей того, чтобы мода приходила с улицы, зато желала, чтобы она туда спускалась – это было ее кредо.

…Читателю памятно, какой миф об американском успехе своего отца крошка Габриель сложила в сиротском приюте. По странной иронии судьбы, этот успех теперь явился к ней самой.

Горькой была та победа…

8

ВРЕМЯ ИРИБА

Понедельник, 7 ноября 1932 года. По ступеням парадного подъезда особняка по улице Фобур-Сент-Оноре, 29, поднимаются десятки элегантно одетых людей, принадлежавших по большей части к высшему свету Парижа. Их внимание привлекла выставка бриллиантов, организованная Габриель в пользу благотворительных организаций, как, например, «Общество вскармливания материнской грудью». По этому случаю она удалила с первого этажа драгоценную мебель, оставив только зеркала, хрустальные люстры и еще великолепный греческий торс, возвышавшийся на камине в салоне. В огромных витринах вознеслись колонны из черного мрамора, служившие пьедесталом для бюстов из полированного воска, с великолепным макияжем и прическами. На них были надеты бриллиантовые украшения, главным образом в оправе из платины. Непрямое освещение – кстати, только что вошедшее в моду – заставляло их сиять мириадами цветных огней, отражавшихся в многочисленных зеркалах. Здесь были броши, искрившиеся на муаре корсажей, диадемы, окружавшие шевелюру, и множество самых разнообразных драгоценностей в форме лунного серпа, звезд или листьев. В глазах зрителей они создавали феерический мир. Разумеется, ни одно из этих украшений не предназначалось для продажи; а если бы кому захотелось завладеть ими, то множество грозных стражей со внушительными револьверами быстро выбили бы у него эту мысль из головы. Помимо выручки от входных билетов в доход поступали также средства от продажи роскошных каталогов; фотографии для них выполнил друг Коко, тогда еще безвестный двадцатилетний кинематографист Робер Брессон, будущий автор картины «Дневник сельского священника».

Эта выставка роскошных бриллиантов дала немало поводов для удивления. Не сама ли Габриель всего несколько лет назад объявила войну настоящим драгоценностям, а женщин, которые носили их, обвиняла в стремлении выставить напоказ свое богатство – точнее, богатство их мужей или покровителей. «Все равно что носить вокруг шеи банковский чек», – разила она наповал своими меткими фразами. С ее точки зрения, бижутерия должна служить лишь для украшения, в качестве подарка милому человеку, а не для того, чтобы провоцировать зависть у других женщин… «Кстати, – уточняла она, – самые красивые украшения заставляют меня думать о морщинах, о дряблой коже богатых вдов, о костлявых пальцах, о смерти, о завещаниях…» Она была неистощима на сей счет!

Действуя согласно своим принципам, Габриель начиная с 1922–1923 годов взялась за изготовление искусственных драгоценностей, которые называла фантазийной бижутерией. К этой работе был привлечен ее друг Этьен де Бомонт, который рисовал эскизы изделий и указывал, как их нужно изготовлять. Таким образом, человек, который некогда отказывался приглашать на свои балы «портниху», становился одним из ее наемных работников, а именно «консультантом по разработке бижутерии Шанель», как звучал его титул. Он создавал для нее длинные колье из разноцветного стекла. Позже, с 1929 по 1937 год, для нее рисовал многочисленные эскизы итальянский герцог Фулько ди Вердура; вспоминая о родной Сицилии, он возродил традицию эмалевых браслетов. И, наконец, значительный вклад внес Франсуа Гюго, правнук писателя; уже будучи техническим директором фабрики джерсовой ткани в Аньере, он получал от Шанель еще и заказы на создание эскизов брошей, клипсов и всякого рода фантазийных гарнитуров по указаниям Габриель. «Бижутерия, создаваемая ювелирами, наводит на меня тоску», – объясняла она. Она продолжала создавать бижутерию по своему вкусу и в 1950 – 1960-е годы, прибегая для их изготовления к услугам блестящих профессионалов, таких как, например, Грипуа или Гуссенс.

Недавно вышедшие книги о бижутерии Шанель позволяли судить об изобилии и разнообразии ее творений, равно как и источников вдохновения – здесь и средневековое французское искусство, и итальянский Ренессанс, и византийское, и русское, и даже индусское искусство. [51] Но явное предпочтение она отдавала украшенным разноцветными камнями крестам, особенно православным.

Живой интерес, который Габриель всю жизнь проявляла к созданию бижутерии – особенно фантазийной, мода на которую пошла с ее легкой руки, – объясняется просто: ей хотелось внести оживление в неукоснительную строгость своих нарядов, в очевидную суровость своих творений. Ей удалось достичь необходимого, с ее точки зрения, равновесия между орнаментальным и функциональным.

Напрашивается вопрос, что побудило Габриель в 1932 году столь активно заняться высоким ювелирным искусством, к которому она доселе проявляла лишь ограниченный интерес. Проблема эта не так проста. Для начала констатируем: в области бижутерии, как и в области от кутюр, она давала ход только тому, что подходило ей самой. Каковы же были ее вкусы? Она сама обладала несметным количеством украшений огромной ценности; одни из них она получила в подарок – например, из рук Дмитрия или герцога Вестминстерского; другие приобрела сама, благо располагала для этого средствами. Не страдая на сей счет никаким комплексом неудовлетворенности, она придавала лишь небольшое значение их рыночной стоимости. С другой стороны, какою бы она ни казалась на взгляд, в глубине души она была достаточно робкой и не осмеливалась надевать слишком дорогие украшения, которые могли вызвать только нездоровый интерес к ее персоне и породить не всегда благоприятные чувства. Она предпочитала фантазийную бижутерию, которая не создавала подобного чувства неловкости; впоследствии она стала сочетать подлинные драгоценные камни с фальшивыми, а иногда надевала одни только аутентичные, но столь огромные, что ни одна живая душа не дерзнула бы поверить в их подлинность, да и сама хозяйка нередко заявляла, что они ненастоящие.

Что же стояло за словами Коко, когда она утверждала, что изделия ювелиров «наводят на нее тоску»? Ей претила монотонность их форм и тематики, они не отвечали в полной мере ее представлениям о декоративности, которой она ожидала бы от украшений.