Дом веселых нищих, стр. 25

— Все рабочие не хотят войны, — сказал Иська.

— А ты почем знаешь? Ты их спрашивал? — спросил Женька.

— У нас на фабрике все против войны, только боятся громко говорить, — сказал Иська.

Женька хотел еще поспорить, но тут ребята накинулись на него, и он замолчал.

С этого времени каждый день кто-нибудь из ребят лазил в подвал и относил Наркису еду. Иногда в подвале собирались все, и тогда Наркис рассказывал историю своего побега.

А дома Роман с трепетом слушал, как дед, сокрушенно качая головой, говорил:

— Следи, говорит, за подозрительными, особенно, говорит, за старухой Дорогушиной следи. У нее, говорит, сын из армии бежал. Он, говорит, изменник, скрывается, не хочет на фронт идти. А кому интересно на фронт? Чума их возьми! И зачем же мне следить? Что же я, сыщик, какой, что ли? Мое дело двор — порядок чтоб был, а чего же я за людьми буду смотреть?

— Молчи, дурак, — говорила бабушка. — А про жалованье забыл?

Но дед только отмахивался.

— Пес с ним и с жалованьем. Вот возьму и уйду. Не могу я с людьми лаяться и на слезы их смотреть.

Наркиса энергично искали. Несколько дней спустя после побега к матери Наркиса внезапно ночью пришли городовые. Обыскали всю квартиру, допрашивали мать, но та сама не знала, куда скрылся сын. И то, что дело приходилось иметь с полицией, еще больше разжигало мальчишек и заставляло еще больше быть настороже. Они берегли Наркиса и были уверены, что уберегут.

В субботу, когда кончилась учебная неделя, на последнем уроке Гликерия Петровна раздала дневники с отметками за неделю. Получил и Роман свой дневник. В нем было две пятерки, три четверки и одна тройка. С хорошими отметками весело идти домой, потому что не надо прятать от матери дневник. Роман весело бежал домой и по дороге обдумывал, что можно отнести сегодня Наркису.

На площадке «курорта» стояла толпа жильцов. В кучу сбились кухарки, портные, рабочие из щелочной. Около лестницы бегали городовые и суетился перепуганный и растерянный дед. Он разводил руками и, оправдываясь, что-то говорил приставу. Тот, хмурясь, коротко рычал:

— Ворона ты, а не дворник! Именно ворона!

— Виноват, не знал, ваше высокородие.

— Не знал? А зачем ты приставлен, а? Зачем именно? У собак блох считать?

Роман нырнул в толпу и протолкался вперед.

— Прятался! — кричала женщина в дырявом шерстяном платке, наспех накинутом на плечи. — Целый месяц прятался! Ах ты, боженька мой!..

— Врешь! Две недели!

— Ах ты, боженька мой! Цельный месяц! — Роман уже догадывался, но еще не хотел верить. Вдруг на него наскочил Женька.

Женька был бледен и трясся.

— Наркиса нашли, — сказал он, щелкая зубами.

— А где он?

— Еще в подвале. Городовые ищут.

— Ну, так еще не нашли. Может, он удрал давно, — сказал Роман, но в этот момент в подвале зашумели.

Все, жадно вытягивая головы, впились глазами туда, откуда доносились крики. С лестницы выскочил городовой и весело сказал приставу:

— Волокут. Сильный, бестия, едва справились!

Городовые медленно, с усилием тащили Наркиса. Он сопротивлялся, отчаянно отбиваясь руками и ногами. Рубаха на нем была разорвана, все лицо расцарапано, в крови.

Толпа невольно отшатнулась. Наркис на мгновение встретился глазами с десятками устремленных на него глаз и вдруг закричал:

— Помогите!

— Эх, сволочи! Как ломают! — вздохнул кто-то в толпе.

Вдруг Наркис, дернувшись, освободил руку и ударил городового в грудь.

— Держи! — крикнул пристав на деда. — Что стоишь?

Дед ошалело оглянулся и, подскочив к Наркису, хватил его за руку.

— Будет тебе! Брось скандалить, — забормотал он испуганно.

Но Наркис, увидев деда, еще больше озверел.

— Убью! — зарычал он. — Уйди, холуй господский! Христопродавец! Иуда, доносчик!

И сразу дед, словно побитый, отпустил Наркиса и отошел в сторону.

Больше Наркису говорить не дали. Городовые поволокли его через двор, а за воротами уже дожидался извозчик.

— Как барина, повезли, — сказал булочник, вышедший из пекарни. — Забьют теперь в гроб…

Как увезли Наркиса, дед пошел прямо домой и контору закрыл раньше времени. Расстроился, видно, сильно. Ходил по комнате взад-вперед, присаживался в разных углах. Бороду разглаживал, морщился чего-то, словно большую задачу решить не мог. Потом, крякнув, молча накинул на плечи полушубок, забрал выписки и ключи и вышел.

Вернулся дед к ужину. Молча разделся и, сев за стол, сурово сказал, ни к кому не обращаясь:

— Так что я больше не старшой.

— Это почему? — спросила бабушка.

— Потому что расчет взял.

Бабушка окаменела. Ложку выронила из рук.

— Батюшки! Да ты сдурел, окаянный!

Но дед, обычно кроткий, вдруг бросил есть и так поглядел на бабушку, что она замолчала.

— Служил через силу. Не моя работа, — сказал дед мрачно. — Буду тележку возить, камни ворочать, да никто не посмеет холуем обозвать.

— Откажут мне теперь, — сказала мать тихо.

— Пускай, — буркнул Роман, а про себя подумал: «Ни котлеток, ни лапок ихних не надо».

КОНЕЦ ФАРАОНОВ

ПРОИСШЕСТВИЕ У КИНЕМАТОГРАФА

Падал мягкий ленивый снежок. Было тепло. На узкой, как щель, Садовой улице толкались извозчики, автомобили и трамваи, бежали торопливо прохожие. Был шумный вечерний час, когда город начинал развлекаться.

Роман, Женька и Пеца прошли площадь Сенного рынка. Вдали замелькали два круглых фонаря кинематографа. Прибавили шагу.

И вот, когда кинематограф был уже почти рядом, на улице что-то случилось. Прохожие вдруг замедлили свой бег, кто-то остановился, с тревогой поглядывая в сторону рынка и указывая туда рукой. Бешено мчавшийся лихач на всем скаку осадил лошадь. Сидевший в пролетке господин в шляпе поднялся и через голову извозчика стал смотреть вперед. Ехавший трамвай захлебнулся звоном и, рыча тормозами, встал. За ним немедленно остановился другой. Кто-то испуганно спросил:

— Что случилось?

— Раздавили, наверное, кого.

Но, заглушая слова, совсем близко зазвенело разбитое стекло.

Городовой, стоявший на углу Гороховой, заметался, кинулся, было на шум, потом остановился и вдруг, отчаянно засвистав, бросился в противоположную сторону по Гороховой улице.

А по тротуару и мостовой, громко и невнятно галдя, побежали люди. Опять где-то рядом треснуло и зазвенело стекло. На тротуаре около больших витрин кафе-ресторана быстро выросла толпа. Она сперва покрыла всю панель, потом сползла на мостовую, растянулась на всю улицу, останавливая на пути извозчиков, автомобили, трамваи. Все что-то кричали. Рядом с Романом скуластый мужчина в рваном зимнем пальто надрывался:

— Бе-ей! Бе-ей!

Роман видел, как над толпой, освещенный ярким светом витрин вырос человек. Человек замахал руками и, что-то хрипло прокричав, исчез. Большое зеркальное стекло, за которым виднелись столики и люди, сидевшие за ними, вдруг треснуло, сверкнуло, как молния, тысячью ослепительных зигзагов и грузно, со звоном осело на мостовую. Из образовавшейся дыры густо пошел пар, и в пару заметались сидевшие за столиками люди.

— Бьют! — взвизгнул Пеца. Толпа залила уже всю улицу. Вдали над головами взметнулся флаг, и несколько голосов сперва тихо, потом все громче запели:

Толпа заколыхалась и тихо двинулась вперед по улице, увлекая за собой и ребят. И уже на всю улицу гремело подхваченное всеми:

Ребят понесло мимо кафе с разбитыми стеклами, в котором испуганные официанты гасили свет и поспешно закрывали ставнями окна.